– В Оснабрюке.

Миллер сунул Байеру кляп в рот и задумался. Значит, Клаус Винцер из Оснабрюка. Петер вынул из «дипломата», где лежал дневник Саломона Таубера и разные карты, карту автодорог ФРГ.

Шоссе в Оснабрюк лежало на самом севере земли Северный Рейн‑Вестфалия, проходило через Маннгейм, Франкфурт, Дортмунд и Мюнстер. Раньше чем за четыре‑пять часов до Оснабрюка не добраться. А было уже почти три часа утра двадцать первого февраля.

На другой стороне улицы, на третьем этаже недостроенного дома, с ноги на ногу переминался Маккензен. Свет в окне второго этажа гостиницы все еще горел. Убийца то и дело бросал взгляды на вестибюль. Если бы только Байер вышел, размышлял он, я бы взял Миллера в номере. Или если бы вышел Миллер, я бы настиг его на улице. А если бы кто‑нибудь из них распахнул окно… Маккензен поежился и крепче взялся за приклад тяжелой винтовки «ремингтон». На расстоянии десяти метров из нее не промахнешься. Маккензен стал ждать – он был терпелив.

Миллер собирался в дорогу. Он решил вывести Байера из игры хотя бы на шесть часов. Впрочем, вполне возможно, толстяк побоится сообщить своим шефам, что выдал печатника, но рассчитывать на такое было рискованно.

Петер туже затянул путы, удерживавшие Байера в кресле, потом положил кресло набок, чтобы толстяк не мог с шумом завалить его и привлечь к себе внимание. Телефонный провод Миллер оборвал еще раньше. В последний раз журналист оглядел комнату и ушел, заперев за собой дверь.

На лестнице его вдруг осенило: ночной портье, вероятно, заметил, как Миллер с Байером поднимались на второй этаж. Что он подумает, если теперь один Миллер спустится в вестибюль, заплатит по счету и уедет?

Петер вернулся и пошел в глубь гостиницы. Окно в конце коридора выходило на пожарную лестницу. Миллер поднял задвижку и стал на железную ступеньку. Через несколько секунд он очутился на заднем дворе у гаража, оттуда прошел в узкий переулок за гостиницей.

Вскоре он уже плелся к «ягуару», стоявшему в трех километрах от гостиницы. Бессонная ночь и выпитое вино оставили Петера почти без сил. Ему очень хотелось спать, но он понимал: до Винцера надо добраться раньше, чем поднимут тревогу фашисты.

Когда он сел за руль «ягуара», было почти четыре утра. А через полчаса выехал на шоссе, ведущее на север.

Едва Миллер ушел, как Байер, совершенно протрезвевший, стал пробовать освободиться. Он пытался зубами сквозь кляп и шарф развязать руки, но ожиревшая шея не давала низко склонить голову, а носки во рту мешали сжать зубы. И тут Франц заметил лежавший на полу светильник, подумал: «Если удастся разбить лампочку, можно разрезать путы осколками стекла».

Не меньше часа понадобилось Байеру, чтобы доползти до светильника вместе со стулом и разбить лампу.

Разрезать материю стеклом кажется простым делом лишь на первый взгляд. С рук Байера лил пот, галстуки промокли и впились в кожу еще сильнее. Только в семь утра, когда уже начало светать, первые нити материи стали расходиться. А полностью Байер освободил левую руку еще через час. Но дальше стало легче. Свободной рукой он снял с головы шарф, вынул изо рта кляп и несколько минут пролежал неподвижно, пытаясь отдышаться. Потом развязал правую руку и ноги.

Сперва он ткнулся в дверь, но она оказалась запертой. Тогда он проковылял на онемевших от пут ногах к телефону – аппарат не работал – и наконец подошел к окну, отдернул шторы и распахнул створки.

Маккензен к тому времени подремывал, несмотря на холод. Увидев, что кто‑то раздвигает шторы, он вскинул ружье и, когда окно открыли, выстрелил прямо в лицо тому, кто это сделал.

Пуля попала Байеру в шею, и он умер еще до того, как его грузное тело качнулось назад и упало на пол.

Звук выстрела можно принять за автомобильный выхлоп, но только в первое мгновение.