— А я уж подумал, что попал вновь в один из предсмертных кошмаров. Сынок, ты ошибся дверью. Поищи на той стороне коридора.

Везерел покачал головой.

— Нет, сэр. Конечно, я могу и не употреблять слова «мудрость», если оно задевает вас. Но мы должны изучить ваши познания. Вы в два раза старше следующего за вами по возрасту члена Семей. Вы бывали повсюду, видели больше, чем кто бы то ни было. Безусловно, вы знаете больше любого другого человека. Вы должны знать, почему мы до сих пор совершаем те же самые ошибки, что и наши предки. И для нас будет огромной потерей, если вы поторопите смерть, не уделив нам времени, чтобы поделиться с нами вашими познаниями.

Лазарус нахмурился и закусил губу.

— Сынок, к числу тех немногих вещей, которые мне удалось постичь, относится и следующий факт — люди редко учатся на опыте других. Обычно они учатся — что вообще делают редко — на собственных ошибках.

— Уже одно подобное утверждение стоит многого.

— Хм-м! Оно ничему не учит и не научит. Айра, возраст не приносит мудрости. Часто он просто преобразует простую глупость в напыщенный самообман. Единственное преимущество, которое дает он — восприятие перемены. Для молодого человека мир — недвижная, застывшая картинка. Старику же перемены, перемены и перемены так намозолили глаза, что он понимает — мир меняется, картинка движется. Может быть, ему это не нравится — скорее всего не нравится, как и мне, — но он знает, что мир изменяется и таким образом делает первый шаг, чтобы совладать с ним.

— Могу ли я поместить в открытую запись эти слова?

— Ха! Это не мудрость — это клише. Очевидная истина. С этим не будет спорить и дурак.

— Но ваше имя, старейший, придаст этим словам больше веса.

— Делай как хочешь, особой мудрости в них нет. Но если ты думаешь, что я лицезрел лик Господень, подумай еще раз. Я даже не смог разобраться в том, как функционирует Вселенная. Чтобы сформулировать основные вопросы о сути этого мира, нужно стать рядом с ним, вне его, и поглядеть со стороны. Не изнутри. И ни две тысячи лет, ни двадцать две ничего не дадут. Вот когда человек умрет — он может избавиться от локальной перспективы и воспринять мироздание в общем.

— Значит, вы верите в загробную жизнь?

— Не тарахти! Я не верю ни во что. Но кое-что знаю, — сущие пустяки, а не девять миллиардов имен Бога — по своему опыту. Но веры у меня нет, она преграждает путь познанию.

— Вот это нам и нужно, Лазарус, ваши познания — хоть вы считаете их ерундой, пустяками. Разрешите мне сделать следующее предположение: — человек, просто проживший два тысячелетия, неминуемо должен был познать многое. Иначе он просто не дожил бы до таких лет. Это неизбежно уже потому, что мы живем много дольше, чем наши предки. Люди умирают, в основном, насильственным образом. Дорожные происшествия, убийства, звери, спорт, ошибки летчиков… что-то скользкое, подвернувшееся под ногу — все собирает свой урожай. Но вы жили отнюдь не тихо и безмятежно — и тем не менее избежали всех опасностей, выпадавших на вашу долю за двадцать три столетия. Как? Нельзя же такое объяснить просто удачей.

— А почему бы и нет? Айра, случаются и самые невероятные вещи, попробуй представить себе нечто более невозможное, чем младенец. Но это правда — я действительно всегда смотрел себе под ноги и не вступал в схватку, если ее можно было избежать… а когда уклониться не удавалось, я прибегал к подлым уловкам. Если я вступал в бой — то лишь отдавая себе отчет в том, что умереть должен враг, а не я. Так я поступал. Тут дело не в удаче. Во всяком случае не только в удаче. — Лазарус задумчиво поморгал.