Но, скорее всего, наиболее реальной точкой отсчета можно считать один из субботних дней в середине 1974 года, три часа пополудни, когда к Гонконгу приближался очередной тайфун и город замер в ожидании его яростного натиска. В баре клуба иностранных корреспондентов собралось с десяток журналистов, главным образом из бывших английских колоний, – австралийцы, канадцы, американцы. Они пили и дурачились, страдая от вынужденного безделья. Это было похоже на хор без героя в древнегреческой комедии. Бар находился на тринадцатом этаже. Старые трамваи и автобусы застыли внизу на улицах, покрытых коричневатым налетом строительной ныли и копотью печных труб Коулуна. В небольших бассейнах рядом с высотными зданиями отелей поверхность воды была покрыта рябью начинающегося дождя, предвестника губительного тайфуна. А в мужском туалете, откуда открывался самый лучший в клубе вид на гавань, молодой парень склонился над раковиной, смывая с губ кровь.

Звали его Люк. Люк из Калифорнии, Долговязый теннесист с довольно непредсказуемым поведением. В свои двадцать семь он повидал немало. До вывода американских войск из Южного Вьетнама Люк считался одним из лучших военных репортеров в Сайгоне, в некотором роде – звездой. Если вы знали, что он хорошо играет в теннис, то вам трудно было представить его занимающимся чем‑нибудь еще и даже просто в баре за выпивкой. Зато легко было вообразить, как он выходит к сетке и берет труднейший крученый мяч и наносит сокрушительный ответный удар или без особых усилий набирает очки на подаче.

Сейчас, склонившись над раковиной, он думал сразу о нескольких вещах – будто бы от большого количества выпитого и небольшого сотрясения его мозг был разделен, по крайней мере, на две совершенно независимые друг от друга части. Одна часть была заполнена мыслями о девушке по имени Элла из бара Ванчай, из‑за которой он дал в челюсть этому нахалу полицейскому, после чего и вынес все неотвратимые и вполне предсказуемые последствия: вышеупомянутый полицейский чин, старший инспектор Рокхерст, (известный также как Рокер), отдыхавший после своих подвигов в баре, нанес Люку несколько великолепных ударов по ребрам (не говоря о лице). Вторая половина мозга старалась сосредоточиться на том, что же сообщил ему китаец, у которого он снимал квартиру. Он приходил сегодня утром с жалобой на то, что Люк очень громко включает граммофон, и потом остался выпить пива.

Китаец явно сказал что‑то, из чего может получиться отличная сенсация. Но что это было?

Люка снова вырвало. Он отошел от раковины к окну. Джонки были укрыты за волнорезами и хорошо закреплены на стоянках. Паром «Стар Ферри» не ходил. Старый английский фрегат стоял на якоре – в клубе поговаривали, что английское правительство решило его продать.

– Фрегату неплохо бы выйти в открытое море, – пробормотал Люк, наткнувшись в затуманенном мозгу на обрывки познаний в мореплавании, приобретенных во время журналистских странствий. – Фрегаты во время тайфуна должны выходить в открытое море. Да, сэр, именно так.

Холмы, над которыми нависла огромная масса черных туч, казались серо‑стальными. Шесть месяцев назад при виде подобной картины он завизжал бы от удовольствия. Тогда, после Сайгона, буквально все здесь приводило его в неописуемый восторг: гавань, шум и грохот города, даже небоскребы, напоминающие карточные домики, взбирающиеся по склону холма от берега к Пику. Но сегодня он иначе смотрел на чопорный и самодовольный богатый английский город на скале. Тон там задают упитанные торговцы, не видящие собственного живота, главная цель которых отхватить кусок пожирнее. Теперь колония стала для Люка тем же, чем уже давно была для всей прочей журналистской братии: аэропорт, телефон, прачечная, кровать.