Сколько займет эта морока? Неделю? Две? Месяц? По-разному случалось. Другое дело, что никогда не угадаешь. Побыстрее бы разделаться и в храм, выпрашивать отпуск. Может, опять через Граброк удастся поехать? Будущая хозяйка ждет. И ведь дождется, пусть не его самого, так подарочка какого или гостинца. Нечасто так бывает, чтобы обычная вроде баба частью самого себя казалась да так, что ни вздохнуть без нее толком, ни выдохнуть. Эх, Дойтен, Дойтен… Ты выживи сначала, недоумок, потом жениться начнешь. Сорок семь лет уж, а все еще всякая дурь в голову лезет.
Они вырвались из чащи через час с небольшим, потрепав и одежду, и лошадей, и с облегчением разглядели на закутанной туманом опушке мутный фонарь в руке коренастого если не великана, то рослого незнакомца перед распахнутыми воротами, да крохотные светящиеся оконца в сложенном из тяжелых стволов рэмхайнского кедра доме.
– Сюда! – замахал фонарем и зарокотал баском незнакомец. – Добро пожаловать в егерское зимовье! Как же вас угораздило, добрые люди? Я уж думал, стадо кабанов по ручью идет, ветвями трещит, хотел было так и принять их всех в конюшню, закоптить с чесноком, а вы вроде бы гости из Сиуина? Да еще, судя по перевязям и бляхам, – в важных чинах?
– Толку от тех чинов, – сплюнул Клокс, заводя вслед за Мадром отчего-то забеспокоившуюся лошадь в просторную, пусть и тонущую в полумраке конюшню. – А куда ж делся Акойл? Прежний егерь где? И почему в твоей конюшне, великан, собственной лошади нет? Дойтен! Успокой свою кобылу! Посмотри, может все-таки поймала шип копытом? Мы храмовые старатели, а ты кто? А? Что скажешь, приятель?
– Ну уж точно то, что не приятель я тебе, – хмыкнул великан и запахнул тяжелые ворота так легко, словно они были калиткой в заборе, да водрузил на кованные крючья тяжелый засов. – Вот выпьем да перекусим, может, и стану приятелем. А пока я простой егерь по имени Краба, сменивший вашего Акойла. Не молод он уже был, так что… не обессудь. А лошади у меня нет, потому что не родилась еще лошадь, чтобы выдержать мою тушу. Видишь, беспокоятся? Любой спину переломить могу. Ну вы что, стоять будете, или в дом пойдете? Не знаю, кто за вами гнался, но этих стен даже медведь не свернет. Я уж знаю, что говорю. Пошли в дом.
– Мадр, – окликнул защитника Клокс. – Задай лошадям корм, оглядись тут. Я вижу, и сено, и овес в ларе имеются? И вода в кадушке? И не волнуйся, без тебя потчеваться не станем.
– Не задерживай слишком, – хохотнул Краба. – А то у меня брюхо, что твое ведро. Чуть упустишь, и потчеваться нечем будет.
– Я поспешу, – пообещал Мадр, втягивая в узкие ноздри ползущий в конюшню из двери пряный аромат и почему-то озираясь с тревогой.
В просторном и жарко натопленном доме было светло от полудюжины масляных ламп и большой беленой печи в углу, в топке которой мерцали угли. Дом полнился сладковатым ароматом явно сытного варева, отчего желудок Дойтена тут же сжался от голода. Жилище егеря состояло из одной большой и высокой горницы, и расставленные по ее стенам широкие и тяжелые скамьи казались от этой величины убогими лавками. Краба сбросил с плеч латаный тулуп и показался Дойтену еще выше ростом и шире в плечах, чем в воротах конюшни. На его округлом добродушном лице сияла улыбка, подобная тем, что происходят от силы и ни от чего больше. Оно и понятно, этакому здоровяку легко быть добрым, мало кто захочет причислить себя к его обидчикам.
– А что, усач, без ружья никак? – подмигнул великан Дойтену, который присел рядом с Клоксом на широкую лавку. – Зачем его в горницу потащил? Со страху или по службе? Хорошо хоть вместе с чехлом, а то я уж сам готов был испугаться. Не на постоялом дворе, не обманут. Тем более тех, на ком бляхи Священного Двора. |