– Теперь ему почти десять… – женщина закрыла глаза. – И здесь не Бейнский лес, а тихая Фиона. Но если он опять ушел…

– Нож у нас. Поэтому мальчишка никуда не денется. Куда бы он ни отправился. Впрочем, хватит об этом. Надеюсь, он и в самом деле сын Мэтт, а не приемыш какой-нибудь. Нам даже его тайное имя не понадобится. Ты знаешь, что надо делать.

– Знаю, – кивнула женщина, вытащила из ножен узкий клинок, коснулась лезвия основанием ладони и вытянула руку над полуистлевшей тонкой кожей. – Но я сомневаюсь…

– Не сомневайся, – проговорил голос, когда несколько капель крови пропитали кожаный лоскут. – Теперь вот так.

Нож снова взлетел над столом, перевернулся и резко пошел вниз, пробив смоченную кровью кожу и уйдя в стол на половину лезвия.

– Есть, – раздался тихий смех. – Вот ты и попался, малыш. Он самый. Не приемыш. Все идет так, как должно. Сосуд наполнится тем, что нам нужно. Надеюсь, что твой братишка, Алаин, снимал эту кожу не с собственной груди?

– Но ведь не он отец ребенка, – прошептала женщина.

– Твой брат его отец перед престолом, – продолжил смеяться голос. – Он принял его как своего сына. Он перенес муки за него, как за своего сына. Он отдал за него жизнь, как за своего сына. Он влюбился в его мать не просто как в женщину, хотя Мэтт была этого достойна, но и как в мать ребенка, которого он принял. И ответила ли она ему взаимностью – неважно. Это, пожалуй, никак не меньше кровного родства, и твоя кровь свидетельствует об этом. Но, главное не в этом. Сдирая с себя кожу, он бросил зарок сохранения на ребенка и этим связал себя с ним. Плохо он учил правила сопряжения и проникновения магических соответствий, кузница его влекла сильнее. С другой стороны, если бы он не унес нож, мы бы нашли их куда быстрее… Но принесло бы ли это пользу?

– Где мальчишка? – спросила женщина.

– Где-то не слишком далеко, – ответил голос. – Пока еще закрывается, но мы только что взяли его на крючок. Накормим нож свежей плотью и прикуем малыша к нему стальной цепью. Соблазним его сладостью и силой. Припугнем его невыносимой болью, искусство извлечения которой неведомо даже лучшим пыточным мастерам. И если этот Тис даже успел прикусить краешек мудрости, надолго его не хватит. Откроется. А не откроется, призовем… соглядатая. Того самого, Алаин, того самого. Он уж его не упустит…

– Ты думаешь, что пора? – замерла женщина.

– Нет еще, – прошептал голос, – но разве дерзкая вылазка помешает большой войне? Будущей большой войне…

– А если он сдохнет, – спросила женщина. – Если этот Тис сдохнет?

– Вполне возможно, – как будто задумался голос. – Такой исход вероятен и, пожалуй, наиболее вероятен. И мы к нему готовы, глупо было бы ставить все на мальчишку. Надеюсь, ты не сочтешь, что я развязываю тебе руки? Не забывай, Алаин, это не твоя игра. Точнее так, эта маленькая часть большой игры – не твоя игра. Поняла? Ты одна из мелких фишек на столе, а не за столом. Лучше отыщи в себе родственные чувства и пожалей племянничка.

– Так ты не хочешь, чтобы я выкорчевала этот росток? – с недоумением спросила женщина. – Глика тебе было не жаль, а этого мальчишку жаль? К чему эти игры? Не понимаю. Тебе нужно было только вернуть нож? Чего ты ждешь от меня?

– Мудрости, – прошептал голос. – Мудрости и спокойствия.