Плетевозы создавали фронт работ для сварщиков. Случалось, что с роспуска машины сваливалась плеть, на двадцати-тридцатикилометровых отрезках трассы лежит, как правило, десять — пятнадцать плетей, но их не поднимают, пока не закончат работу. А когда закончат, тогда на дорогу направляют трубоукладчик, он грузит плети на КрАЗы, те увозят падалицу дальше. Потом наступает момент, когда сварщики заваривают последний стык, и трассовики, подцепив к крюкам тракторов и плетевозов передвижной балочный городок, перебираются на новое место, на новую делянку, где для них еще летом, после прихода барж, заготовлены штабеля «тыщовок».

Так и движется трасса вперед червяком. За зиму каждый шофер плетевоза перебрасывает на острие трассы примерно четыреста километров труб, вот сколько!

Обратно, когда едут, хотя встречное дыхание воздуха и высекает слезу, а все же высовываются водители из кабин и поглядывают на обочину пробитого зимника — вдоль колесных маршей, горло к горлу, лежат трубы, тысячи труб.

Летом здесь ни за что не пройти — топи, топи, топи, — только зимой. А летом... бездонные нефтяные болота! Раньше трассу пробовали тянуть летом, но теперь отказались от этого.

На коротких перегонах Костылев просил исключать его из колонн и ездил один. Один он оборачивался куда быстрее. Многие не понимали такого риска, считая его неоправданным.

Так и тянулись один за другим трудные дни.

15

Костылев затормозил у балка и заглушил мотор «троглодита» — пусть поостынет. Мороз хоть и за пятьдесят, а мотор раскалился так, что плюнь на него, шипит, как змей. Пока шофер обогреется, мотор охладится — баш на баш получится. Тряхнул шапкой, сбивая с меховых ушей снежную седину, в один прием одолел лесенку, опущенную на снег перед дверью балка, в котором размещалась бригадная каптерка.

Из балка пахнуло жаром.

— По принципу Дедусиковой «комнати» — лучше маленький Ташкент, чем большая Сибирь, да? — Костылев стянул рукавицы. — Ну-к, тезка, подвинься.

Иван Рогов освободил краешек скамьи.

— А еще лучше Сочи. Там море, — сказал Старенков.

— Допекает мороз их благородие сварщиков?

— Допекает. Но все равно мороз лучше, чем грязь, — Старенков усмехнулся чему-то своему, в густых зарослях бороды белым высверкнули зубы. Посмотрел на Костылева. — Помнишь, как летели мы сюда, а здесь... На лайнере — обслуга по высшему сорту, девочки-стюардесски туфельками по дорожкам топочут, под крылом проплывают картинные леса, а здесь...

— Здесь холод и грязюка по уши. — Костылев достал из кармана горсть каленых кедровых орешков, протянул Рогову: — На‑к поклюй сибирских семечек. Дед Мороз подарил.

— Жди, подарит, — уныло проговорил Рогов. Он сидел неподвижно на скамье и косил глаза на кончик носа. На кончике, оттаяв, дрожала капля.

— В чем упражняетесь, Иван Иванович? — спросил его Старенков. — Об чем мысля? Закон притяжения открыть собираетесь?

— В том-то и дело, что не притягивает. — сказал Рогов и, высвободив из рукавицы тяжелую шершавую лапу, отер ею лицо.

— А здесь холод и грязюка по уши, да, — повторил Старенков. — Помнишь, Костыль, как мы с тобой обедать в ресторан ходили?

— Ужинать, — поправил Костылев, тронул рукою бок буржуйки, резко отдернул, ожегшись. Потом подул на кончики пальцев. — Вона, паленым запахло.

— Устроились в гостинице, пошли в знаменитый ресторан «Орион»...

— Было дело, — Костылев поднялся, щелкнул орешком, скорлупу аккуратно отправил в поддувало печушки. — Ну, я поехал на трассу.

— Не забудь вернуться.