Он, обтирая ладонью заветренное свекольное лицо, разыскал Старенкова, мазнул пальцами по козырьку шапки, вроде бы отдал честь:

— Бригадир! На том берегу готовность полная. Ждут команды.

— Туман проклятый, собственного носа не видно.

— Точно, — согласился вдруг Вдовин, — только коней красть. В старину так и делали.

— Валяй на тот берег, скажи — через пятнадцать минут начинаем. Сигнал зеленой ракетой подам. Надо бы красной, красная виднее, да нету, на складе были только зеленые. Красные другие профукали.

Вдовин повернулся на одной ноге и хотел уже было раствориться в тумане, как Старенков окликнул его:

— Постой! Сколько там на твоих кремлевских?

Ксенофонт отогнул рукав, заглянул под него — жилистое костлявое запястье окольцовывал тонюсенький, не толще шпагата, ремешок дамских часиков, купленных в Зеренове. Капелюшка циферблата поблескивала из темноты.

— Двадцать минут восьмого.

— «Двадцать минут восьмого!» — передразнил Старенков. — С получки денег тебе дам, купишь новые часы. На десять минут отстают. Подведи!

Вдовин, пыхтя, подцепил неуклюжими, огрубелыми пальцами колесико завода, передвинул стрелку вперед.

— Теперь иди! По ракете начинаем!

— Понял! — Вдовин отступил назад, все еще вглядываясь в крохотный вырез дамских часиков, с пыхтением задирая пальцами обшлаг. — Через пятнадцать минут, как у генералов в кино, начнем атаку. — Он, подпрыгнув, рывком развернулся, с топотом потрусил в туман, оскользаясь на наледях, всхрипывая и отплевываясь.

Старенков двинулся к дощатой натопленной будке, поставленной у самой реки, — там расположилось управленческое и областное начальство, прибывшее на проводку дюкера. Главным среди всех был Елистрат Иванович, начотдела, седой огромный старик с орлиным носом, жгучими, калеными, как антрацит, глазами и длинной белой шевелюрой.

— Все готово, — доложил ему Старенков. — Через пятнадцать минут начинаем, Елистрат Иванович.

Начальство, пошарив в кармане просторного пиджака, побрякало ключами, спичками, медью, извлекло оттуда платок, книжицу троллейбусных билетов, обтрепанный пропуск, затем столбик «Холодка» — мятных таблеток. Елистрат Иванович расколупнул таблетки ногтем.

— Хотите?

— Нет, — напряженно отказался Старенков. Он уже начал злиться: время идет, а начальство и не торопится, «Холодок» кушает.

— Знаете первую и главную заповедь? — спокойно спросил Елистрат Иванович, взгляд у него был пытливым, медлительным, проникающим вовнутрь, в нем крылось что-то хмурое и веселое одновременно. Когда он ощупывал кого-либо глазами, возникало чувство, будто под рентген попал. — Не знаете первую заповедь? Не суетиться. Поняли? Все готово?

— Все.

— Тогда с богом, — просто и даже несколько скучно сказал Елистрат Иванович.

Старенков выбрался наружу, туман по-прежнему не проходил, наоборот, он даже погустел еще больше, но густей не густей, не отменять же из-за него сегодняшнюю протяжку. Дорог каждый час, каждая минута. Туман имел странный рыжеватый оттенок, и эта непривычная окрашенность была неприятной для Старенкова, он сощурил глаза, посмотрел на восток, где занималось солнце, и, стряхивая с себя мрачность оцепенения, подумал, что это от солнца, это его лучи так недобро меднят туман...

Около пули, пробуя ногами тросы, уходящие в зелено-сажевую, подернутую тонким чистым ледком глубь, толпился народ.