— Работаю, — ответил Старенков, лицо его отодвинулось от Костылева, стушевалось.

Костылев даже присел, чтобы увидеть цыгана на фоне зарева. Оказывается, стоит совсем рядом, рукой дотянуться можно, а вот не виден. Странное какое-то зарево. В деревне если ночью заполыхает, то становится видно, как днем, а тут, сколько ни напрягай зрение, все равно как близорукий без очков.

— Что? Шнурки посеял? — произнес из темноты Старенков.

— А семья у тебя где? Здесь? — пропустив вопрос насчет шнурков, спросил Костылев.

— В Тюмени семья. Жена и дочуня.

— Сбежал?

— Зачем же? С семьей все в порядке.

— Разве в Тюмени нельзя работу найти, раз с семьей все в порядке?

— Можно. Но я эту работу люблю.

— А кем ты работаешь?

— Бригадиром.

— По-нашему, бугром. — Костылев помолчал, натянул на нос шапку, ощутил, как остро пахнет старый, посеченный молью мех, подумал, что на лето (бабке Лукерье надо будет написать) вещи нужно пересыпать не вонючим невыветриваемым нафталином, а махоркой. Действует не хуже, и запах человеческий все-таки сохраняется. — Мы бригадиров буграми у себя на работе зовем.

— Здесь тоже так зовут.

— Слышь, — проговорил Костылев в темноту. — А мне не поможешь устроиться?..

Костылев еще что-то говорил, даже не вникая в свою речь, в слова, которые вылетали из него, как семечки из подсолнуха. Потом, враз остановленный каким-то жестким внутренним тормозом, замолчал. Улыбнулся жалобно в темноту.

— Какая у тебя специальность? Что-то я не понял, — спросил Старенков.

— Ну... По нынешней специальности я — одна нога здесь, другая там. Шофер. В передней лапе баранка, задняя на педаль давит, спидометр километры накручивает. Элементарно.

— Смотри-ка. А ты, оказывается, через раз юмористом бываешь.

— Приходится, хотя деньги за это не платят.

— Подзаработать приехал?

— Что, нельзя?

— Ребята узнают — морду набьют. Здесь ой-ой как не любят ходоков за длинным рублем.

— У меня бабка старая, и дом под Москвой разваливается. Надо же на какие-то шиши все это поддерживать.

— Я тебя предупредил, а дальше — как знаешь.

Костылев покрутил головой: важна житейская суть человека, вернее, сам человек с его сердцебиением и кровообращением, с колготной мыслью, а не то, что о нем думают. Повода для ярлыка, что он — ходок за сторублевыми кредитками, не даст.

3

Гостиницу НГДУ — нефтегазодобывающего управления — жители поселка звали канадским домиком. Собранная из деревянных пластин, опрятная, погруженная в сосновое редколесье, гостиница была, действительно, построена для какой-то привередливой канадской делегации, приезжавшей посмотреть, как в сибирских болотах добывают «земляное масло». Костылеву и Старенкову неслыханно повезло — в канадском домике оказались свободные места. Даже не места (места — это не то слово), а свободный номер: две с армейской тщательностью заправленные верблюжьими одеялами кровати с лакированными, красного дерева спинками, ковер на полу и ковер на стене, гардероб, огромный, как кузов грузовика, стол, стулья, графин с чуть примутненной от болотного осадка водой.

— Чин чинарем, — произнес Костылев с довольным видом, поднял вверх большой палец.

— Сегодня суббота, — сказал Старенков, — уик энд...

— Чего-чего?

— Конец недели, — спокойно сказал Старенков, глаза его оттаяли после холода улицы, стали жаркими.