Но скучать в тот день он не собирался!

Прощаясь с Шейлой Уильямс на прошлой неделе, он предложил встретиться ещё раз. Он (как Морс заверил её) человек цивилизованный, и для обоих будет приятно увидеться снова в самом ближайшем будущем, возможно, пообедать вместе, возможно, в греческой таверне, в Саммертауне? Тогда же договорились о месте и времени: 12 (двенадцать) часов дня в фойе «Рэндольфа».

Где же ещё?

Как обычно (когда речь шла о назначенной встрече), он был на месте за десять минут и немного постоял в фойе, разговаривая с швейцаром Роем, которого поздравил с награждением медалью Британской империи. Через четверть часа он спустился по ступеням гостиницы и несколько минут простоял не двигаясь на мостовой, напротив Эшмолеанского музея, и мысли его отчасти вращались вокруг него и его бывшего хранителя англосаксонских и средневековых древностей, но больше всего, по правде говоря, он думал о Шейле Уильямс. В двадцать минут первого, заметив, что уже третий раз за минуту он смотрит на часы, Морс вернулся в фойе и несколько минут простоял там, сам не зная зачем. В двадцать пять минут первого он спросил портье, не оставляли ли ему записки. Нет! В половине первого он отчаялся и решил утопить обманутые надежды в баре.

Подойдя к его дверям, он заглянул внутрь и — замер как вкопанный. У стойки, с большим пустым стаканом в поднятой левой руке, оперевшись правой о плечо моложавого (с бородой!) человека, сидела Шейла Уильямс, она соблазнительно закинула ногу за ногу и интимно склонилась к партнёру.

— Если настаиваете! — услышал Морс её голос и увидел, как она подвинула стакан по стойке. — Джин, большой, пожалуйста! Никакого льда, только полстакана тоника… Вот так!

Морс отступил назад, почувствовав, как его охватывает волна абсурдной и бессильной ревности, с которой он ничего не мог поделать. Совершенно ничего. Как раненый олень, он потащился в фойе, где написал короткую записку («Срочное полицейское задание, отменить нельзя») и попросил Роя отнести в бар — минут через пять — и вручить некой миссис Уильямс, некой миссис Шейле Уильямс.

Рой кивнул. Он здесь, в гостинице, уже сорок пять лет. Вот почему королева удостоила его медали. Он понимал почти всё. Он думал, что понял и это.

Морс быстро миновал Брод-стрит, «Кинг-Армс», Холиуеллский музыкальный салон, тыльную сторону Нью-колледжа, повернул налево на Лонгуолл-стрит и ярдов через двести вошёл в деревянные ворота Холиуеллского кладбища. Могилу он нашёл много быстрее, чем Ашенден, а за приземистым крестом обнаружил конверт, оставленный Ашенденом. На вложенной в конверт белой карточке были аккуратно написаны четыре строчки. Положив конверт на место, он медленно вернулся на Холиуелл-стрит, где направился прямо в «Кинг-Армс» и заказал (как то же самое сделал до него Ашенден) кружку горького «Флауэрз». Он всё ещё продолжал думать о Шейле Уильямс и в какой-то момент чуть не побежал в «Рэндольф» посмотреть, не сидит ли она всё ещё в баре.

Но не побежал.

И постепенно мысли о миссис Шейле Уильямс стали куда-то уходить, а их место заняли четыре грустные строчки, найденные им рядом с небольшим каменным крестом на Холиуеллском кладбище:

Аквалангисты ныряли у гостиницы «Форель» целых четыре дня, а потом оставили поиски Волверкотского Языка. И правильно сделали, потому что Эдди Стрэттон (которому предъявили обвинения в лжесвидетельстве и попытке помешать отправлению правосудия) мог бы остановить поиски в самом начале. Получилась как бы двойная страховка — он выдрал оставшийся рубин и незаметно спрятал его под шёлковой подкладкой гроба Лауры.