В трубке раздались короткие гудки, но она не выпускала ее из рук, пытаясь осмыслить последние слова адвоката. С Марком все в порядке? Значит… значит, он не занят на работе, не болен, не попал под машину. Ничего страшного с ним не приключилось. Все, что представлялось ее встревоженному воображению, было лишь химерой, выдумкой, мыльным пузырем…

Бернштейн не сдержал своего слова — он примчался через двадцать три минуты.

— Я очень рад, что вы мне позвонили, миссис Десмонд, — начал он, сев в предложенное ему кресло.

— Вирджиния… зовите меня, пожалуйста, Вирджиния, — негромко сказала она.

— Хорошо. В таком случае я Эд. Итак, Вирджиния, скажу вам сразу: мне известно о том, как Марк относится к вам.

— Вот как? Что ж, приятно слышать, — с еле заметной ироничной ноткой ответила Вирджиния. — Потому что мне это-то как раз и неизвестно.

— Неужели? — немедленно ощетинился Эд, оскорбившись за друга. — Так вы не знаете, что он и только он вытянул вас из этой передряги? И не знаете, что если бы ему все же не удалось прижать настоящих убийц, то у него уже были готовы паспорта и билеты на самолет в Рио? И что он собирался продать свою квартиру, чтобы обеспечить ваше существование там?

Вирджиния задохнулась.

— Эд, Эд, успокойтесь! Я конечно же знала и знаю, что только ему обязана своей свободой. Скажу больше, только ему я обязана тем, что ко мне вернулись слух и голос. А вот про квартиру… нет, про это я не знала. Но, пожалуйста, не поймите меня неправильно… Я… я… Э, да что там ходить вокруг да около! — Она отчаянно махнула рукой и решилась. — Я люблю его, Эд, люблю больше всего на свете, а он… — Из широко открытых глаз Вирджинии, устремленных на адвоката, потекли слезы.

— А что он? Разве он вас не любит?

— Но он ни разу не заехал ко мне, не позвонил! Ни разу за целых две недели! — с болью и горечью выкрикнула она. — Разве это любовь? Как он мог так поступить? Он ведь говорил мне… говорил… — Голос ее сошел на нет, зато слезы лишь усилились.

— Вирджиния, Вирджиния, перестаньте плакать и выслушайте меня, — насколько мог твердо сказал Бернштейн, хотя никакой твердости не испытывал и в помине. Женские слезы всегда пугали его больше чумы, больше атомной войны. — У Марка трудное положение. Очень трудное. Когда он полюбил вас — да-да, полюбил, он сам мне об этом сказал, — вы были кем? Несчастной, несправедливо обвиненной в тяжком преступлении, которого вы не совершали. И вас, с учетом сложившихся обстоятельств, ждал смертный приговор. Верно? — Вирджиния молча кивнула и начала вытирать глаза платком. — А теперь… теперь вы кто? Свободная, молодая и очень, подчеркиваю, очень богатая женщина. Ваше состояние… впрочем, вы и сами это знаете. А кто он? Обычный полицейский с мизерным жалованьем, неважно одетый и вечно с утра до глубокой ночи занятой. Что он может дать вам, женщине обеспеченной и привыкшей к праздной и веселой жизни? У него уже был такой эксперимент, и он плохо закончился. Марк очень долго переживал свой развод. Неудивительно, что теперь он дует на воду…

— Господи, неужели Марк на самом деле так думает обо мне? — в ужасе спросила Вирджиния. — Да кем бы и где бы я сейчас была, если бы не он? Гнила бы в тюрьме.

— Совершенно с вами согласен. Признаюсь честно, шансов на успех у меня не было. Ни единого, — откровенно признал адвокат. — Мне даже неловко счет вам было посылать. Но дело не только в этом. А еще и в том, что активное участие в вашем деле дурно для него обернулось.