– Для меня менее опасна тысяча доброжелателей, которые не поднимут руку, чтобы помочь моим врагам, чем тысяча друзей, которые не поднимут руку, чтобы поддержать меня, – многозначительно произнес Генрих.

Среди определенной части советников, которые раздумывали над своим выходом из игры, прошла некоторая безрадостная суматоха. Больше не было возражений.

– Итак, мы достигли соглашения, что это лучшее решение? – спросил Мортон, архиепископ Кентерберийский, озираясь вокруг.

– Да, Фокс, пусть напишут воззвание, – заявил Генрих.

– Я должен обратить внимание Вашей Светлости, что некоторые люди уже предприняли действия по подстрекательству к мятежу, хотя пока еще и не взялись за оружие. Должны ли их имена быть упомянуты и сделано для них особое исключение из условий помилования?

– Упомянуты, да. Но не исключение. Они должны сдаться мне при условии, что им будет сохранена жизнь, а наказание не будет слишком тяжелым.

– Сир.

– Да, Линкольн?

– Я хотел бы услышать имена тех, кто будет объявлен мятежниками.

Легкая тень омрачила лицо Генриха, но он кратко кивнул Фоксу.

– Сэр Генри Бодругэн. Сэр Томас Бротон. Томас Харрингтон. Джеймс Харрингтон. Джон Бьюмонт. Есть еще один или два, но они не имеют большой важности.

Линкольн встал.

– У меня есть что сказать, но хочу быть уверенным, что это будет благожелательно воспринято Вашим Величеством.

– Помилование предлагается всем, даже тем, кто уже совершил проступок. Почему для тебя должно быть сделано исключение, Линкольн?

– Мне не нужно помилования. Я ничего не сделал и не имел злых намерений. Я попытался только избавить Ваше Величество от страдания, а сейчас в связи с тем, что я должен быть тем, кто причинит вам это страдание, я бы не хотел, чтобы это обернулось против меня. То, что я хочу сказать, касается Ее Королевской Светлости.

Испуганный ропот пробежал по комнате. Генрих не был кровожадным по натуре, но если бы в этот момент он смог каким-либо способом вызвать смерть Линкольна, он бы сделал это.

– Я лично ручаюсь за Ее Светлость, – мягко и предупреждающе произнес Генрих, но он знал, что уже слишком поздно.

Вероятно, предупреждение принесло больше вреда, чем пользы. Генрих так никогда и не узнал, было ли это умышленное злое намерение или поводом был страх, но Линкольн поведал отвратительную историю. Мятеж собираются поднять во имя лже-Уорвика. Настоящий Уорвик будет убит, а лже-Уорвик отречется после смерти Генриха. Артур будет объявлен королем, а Элизабет его регентом.

Король поднялся на ноги, он был бледен, а его лицо так напряглось от гнева, что губы, казалось, исчезли.

– Мы хвалим твою храбрость, если не здравый смысл, что ты пересказал эти грязные слухи. Мы слышали их. Почему бы тебе также не объяснить, зачем Ее Светлости необходимо предпринимать такой шаг. Я бью ее; я медленно отравляю ее, я отрезаю ножом куски от ее тела и ем ее плоть? Бэдфорд, сходи, позови Ее Светлость сюда.

– Сир, я прошу вас изменить свое решение. Вы напугаете Ее Светлость до смерти, если вызовете ее сюда подобным образом. Давайте, если необходимо, подождем ее, но не приказывайте ей явиться сюда. Никто не испытывает доверия к этим сказкам.

Раздался одобрительный ропот, но Линкольн бросил на стол пачку писем.

– Вот вам для доверия.

Генрих не мог стать бледнее, чем он был, комната закружилась у него перед глазами, и он оперся одной рукой о стол. Ни один человек не потянулся к пачке, которая белела, как глаз змеи, на темном полированном дереве стола. Они разглядывали ее зачарованно, с ужасом и отвращением, видя не маленькое белое пятно, а горящие города, умирающих от голода людей, и поля, залитые кровью.