| Я в ожидании приговора осталась на ногах. – Ну что тебе сказать? – резко произнесла Антонина. – Для начала, чтобы не оставалось никаких недомолвок: в мастерской тебя не восстановили и в ближайшее время восстанавливать не собираются. Я опустила голову и отвернулась. Все, надежда умерла. Конечно, было бы логично этого ожидать, но все‑таки... – Ты чего надулась? Плакать собралась, что ли? А сама виновата, дорогуша, ты одна, и никто, кроме тебя. И давно надо было гнать! За лень, и за самодеятельность, и за опоздания твои непрерывные! Еще зимой меня на педсовете спрашивали: ну как, тянет новенькая? А я‑то тебя выгораживала: ничего, дескать, хоть и глуповата, и безответственна, но какой‑то проблеск таланта имеется – давайте ее еще подержим на курсе, дадим шанс... Потому что заниматься надо, вкалывать! Пахать, пахать и еще раз пахать! А не за мальчиками бегать! «И об этом знает!» – с трудом сдерживая слезы, подумала я. Что ж, все понятно. Теперь Антонина в последний раз порекомендует мне отправляться в ПТУ, и я пойду в художку забирать документы. – На самом деле все не так плохо. – менее резко, чем прежде, сказала Антонина. – Сейчас идут выпускные экзамены, и всем просто не до тебя. Скорее всего, вопрос о твоем восстановлении будет решаться в сентябре. Я вполоборота повернулась к Антонине, уловив в ее голосе намек на сочувствие. – И как он будет решаться? – угрюмо спросила я. – Положительно или отрицательно? – Уж этого я не знаю. Но до сентября у нас три месяца, за которые может случиться всякое. Ты в училище заходила? – Ага. – Задание на лето на доске объявлений видела? – Да я не смотрела – меня же это теперь не касается. – Еще как касается. На обратном пути зайдешь еще раз и внимательно прочитаешь. И к первому сентября изволь представить результат. Да такой, чтобы впору на городскую выставку отправлять. Придется, конечно, серьезно потрудиться, что с непривычки тяжело... – То есть, если я сдам хорошую работу, то меня... – Никаких гарантий я не даю. – быстро сказала Антонина. – Но имея на руках достаточно приличную летнюю работу, я смогу осенью продемонстрировать, на что ты способна. Понятно? – Ага. – сказала я, улыбаясь сквозь слезы. – А что за тема? – Там все написано. – отмахнулась Антонина. – И вот еще. Чтобы ты за лето не деградировала окончательно, я предлагаю тебе позаниматься индивидуально. – С вами? – Нет. Я летом хочу поехать на теплое море, от вас всех отдохнуть. А заниматься ты будешь с одним очень хорошим преподавателем. И не просто хорошим, а потрясающим. Ты, конечно, не в состоянии оценить масштабность его личности, но я уверена, что даже эпизодические занятия с ним будут исключительно полезными. Теобальд Леопольдович – ученый европейского уровня, кладезь энциклопедических знаний опытнейший педагог и просто прекрасный человек. Когда‑то я и сама у него училась... – Погодите... где‑то я слышала это имя... – Неудивительно. – хмыкнула Антонина. – Теобальд Леопольдович Хохланд. Прошлой зимой он читал у вас обзорную лекцию по истории и философии Чистого Творчества. «Ах, это тот ветхий старикан, который чуть не убаюкал нас до смерти своим утомительным трепом?» – едва не вырвалось у меня. – А, такой ученый дедушка с длинной бородой? Антонина поморщилась от моей непочтительности. – Я приложила нечеловеческие усилия, чтобы уговорить его взять тебя на лето в ученики. – укоризненно сказала она. – График занятий он составит сам, но при его занятости полагаю, что перегружать он тебя не будет.                                                                     |