Хохланд фыркнул, но возражать не стал. Я обошла комнату по кругу. В поле моего зрения попадали все новые детали. Заложенная кирпичами голландская печь в углу; ажурная золото‑тканая скатерть на трехногом столике; горка с хрусталем – даже сквозь пыль видно, что хрусталь – необыкновенного цвета «загнивающей сливы». Приблизившись к выцветшим обоям, я заметила золотые проблески и вдруг поняла, что это вовсе не бумага, а какая‑то дорогая обивочная ткань, вроде парчи.

– У вас как в музее. – невольно понизив голос, сказала я Хохланду. – Столько всяких интересных штучек...

– Тут у меня покойная супруга все устраивала. – неохотно сообщил Хохланд. – Я и прежде в ее хозяйство не вникал, и теперь не собираюсь. В отношении быта я ретроград. Когда за десятилетия привыкаешь к определенному жизненному укладу...

– Поня‑а‑атно... – Во мне пробуждался азарт расхитителя гробниц. – Значит, у вас и другие комнаты есть?

– Разумеется, есть! – оскорбленным тоном заявил дед. – Только вам там делать абсолютно нечего.

«Теперь понятно, в кого пошла Антонина». – уныло подумала я.

– Заниматься мы с вами будем, скорее всего, не здесь, а в кабинете. У меня есть и лаборатория, но до практической работы мы вряд ли успеем добраться.

«Что он имеет в виду?»

Вслух я спрашивать не стала, чтобы не спугнуть его.

Между тем Хохланд жестом предложил сесть на диван и вслед за мной уселся сам. Несколько мгновений испытующе смотрел на меня, а потом сказал:

– Я в некотором затруднении. Тонечка поставила передо мной нелегкую задачу. Безусловно, если я беру ученика. – а такого не случалось уже лет десять. – то учу его от начала и до конца по собственной методе и программе. Вы же, как я понимаю, отнюдь не табула раса и уже чему‑то учились, причем весьма бессистемно. Поэтому, хм, даже не знаю, с чего начать... Чего бы хотелось вам самой?

– Выпить чаю и чего‑нибудь съесть. – чистосердечно призналась я. – У меня с утра крошки во рту не было.

Хохланд поджал губы и нахмурился.

– Я на пустой желудок ничего не соображаю. – торопливо добавила я. – А могу и в голодный обморок упасть.

– Что же, вас дома не кормят? – холодно осведомился Хохланд.

– Меня все утро тошнило. Я вчера в ночном клубе... э... отравилась шампанским... с пивом.

Хохланд молча покачал головой. Я втихомолку ухмыльнулась, представляя, какое мнение он обо мне составил.

– Подождите здесь, я сделаю чай. – сказал вдруг Хохланд и вышел.

– Спасибо! – крикнула я ему в спину. Я чувствовала себя очень довольной по двум причинам: во‑первых, добилась‑таки своего и наконец позавтракаю, а во‑вторых, осталась в комнате одна. Дело в том, что во время короткого разговора с Хохландом мое внимание привлекла стоящая на крышке серванта шкатулочка в китайском стиле. Ничем таким особенным среди прочего старинного барахла она не выделялась: просто симпатичная шкатулка, размером с коробку маргарина, обтянутая синим шелком с мелким орнаментом, закрытая на латунный замочек. Я не планировала никаких противозаконных действий – мне просто до смерти захотелось посмотреть, что там внутри.

Едва за Хохландом закрылась дверь, как я спрыгнула с дивана, подбежала к серванту, схватила шкатулку и едва не выронила – она была тяжелой, как будто внутри лежал кусок золота. и – приятный сюрприз – замочек оказался декоративным. Я не медля подняла крышку. Внутри шкатулка была обита красным бархатом, а в специальной полусферической выемке посередине, блестя и переливаясь, лежал синий шар с серебристым рисунком.