— Шустрые, — с трудом выдавил из себя майор. — Но это, наверное, были не кабанчики. Хотелось бы надеяться.

— Да, я того же мнения, господин Морунген, — облегченно вздохнул Генрих. — И то сказать, — где это видано, чтобы приличные свиньи по деревьям скакали? Они вообще могут быть несъедобные.

— И вредоносные. Ладно, держи пулемет. Пойдем посмотрим, поищем что-нибудь еще.

— Может, не стоит? — уточнил осторожный Генрих.

Майор сунул указующий перст в надраенную пуговицу подчиненного:

— Надо, Генрих, надо. Не возвращаться же нам с пустыми руками. Хоть каких-нибудь плодов соберем, сейчас как раз… — он беспомощно огляделся и нервно промокнул лоб белоснежным платком, — июль.

Диц поднял правую бровь.

— Наверное, июль, — уточнил майор.

Диц хмыкнул.

— Не позднее августа, я думаю.

Диц пожал плечами.

— Вероятно, где-то между июнем и сентябрем. — Морунген спрятал платок и продолжил уже увереннее: — Да чихать на сезоны! Должно же в этом лесу расти что-нибудь съедобное.

Генрих демонстративно окинул взглядом верхушки деревьев, в которых все еще копошилось и похрюкивало невидимое стадо:

— Должно, должно. Один плод я могу назвать наверняка.

— А кстати, — оживился майор, — помнишь, метров сто назад мы прошли мимо дерева с крупными красными плодами?

— Невысокое, по правую руку от тропинки? Нет, не помню, — твердо отвечал Диц, — и вам не советовал бы.

— Ты взял что-нибудь сумчатое? — проигнорировал его тревоги бравый командир.

— Кенгуру, что ли? — усомнился Генрих.

— Емкость сумчатую, болван!

— Так точно, господин майор: два подсумка с лентами к пулемету.

— Если найдем фрукты или ягоды, тебе придется намотать ленты на себя. Генрих! Не паникуй. Я чувствую, как во мне медленно, но неостановимо разрастается талант хозяйственника.

— Как скажете, — недовольно пробормотал Диц. — Господин майор, может, нам взять левее или правее, а то этот чертов кустарник никогда не закончится.

— Нам ли с тобой, Генрих, пасовать перед трудностями, — пропел труженик леса.

— Господин майор, вот вы меня не слушаете, а я не то чтобы жаловался, но хочу сказать, что рука, которую я расцарапал о шипы в этих кустах, так распухла, что пальцы на ней не гнутся.

— А ну-ка дай посмотреть твою руку.

Повертев пострадавшую конечность и попытавшись согнуть пальцы, стремительно приобретающие сходство с сосисками по-кайзерски, Дитрих вынес вердикт:

— Видимо, в шипах сильный яд. И что он призван охранять?

Он аккуратно притянул к себе одну из веток, разглядывая шипы и округлые образования на отростках, похожие на шишечки хмеля, но несколько большего размера.

— А это еще что за зеленые пампушки? Есть у меня одно подозрение, Генрих. Давай-ка сюда свой пулемет.

Умостив шишку на прикладе, он стукнул сверху рукояткой пистолета. С аппетитным хрустом плод раскололся, обнажив белую мякоть — ароматную и приятную на вкус.

— Точно! Я так и знал, Генрих, это орехи, бросай пулемет, вынимай ленты, будем собирать их в подсумки.

— Ну вот, теперь еще вам не хватало пораниться и распухнуть для полного счастья.

— Ювелирно, ювелирно, и никак иначе: опухших рук нам достаточно.

Какое-то время молча пыхтели, решая продовольственную проблему.

— Генрих! — подал голос майор, взваливая на плечо пухлую сумку.