|
— Собирается прибить тебя сковородкой. Тика покраснела, отшвырнула в сторону свое не пригодившееся орудие и кинулась к сыну. — Палин, дорогой Палин! — плакала и смеялась она. Все эти дни я молилась, чтобы ты вернулся невредимый, а когда ты наконец пришел, я сама тебя чуть не убила. Я решила, что это… Один из них. — Все в порядке, мама, — успокаивал ее Палин, обнимая. — Я все понимаю. Я знаю, что происходит кругом. Мы говорили с Даламаром… — Мы? — Тика удивленно посмотрела на него. Палин отступил на шаг и посмотрел на родителей. — Мать, отец, я не один. Со мной человек, которого вы очень, очень давно не видели. Он просил меня узнать… Он не уверен… Ну, что вы будете рады… С диким, исполненным боли криком Карамон бросился к двери и распахнул ее. На крыльце стоял человек в одеждах чернее ночи. Когда он увидел Карамона, то откинул с головы капюшон, и свет, падающий из двери гостиницы, заиграл на золотистой с металлическим отливом коже, отразился в золотых глазах со зрачками в форме песочных часов. — Рейст! — воскликнул Карамон и покачнулся. Рейстлин пристально поглядел на брата, но не тронулся с места. — Карамон, — наконец начал он тихо, с трудом выговаривая слова. Карамон, если можешь… Если можешь… Он закашлялся, но попытался закончить. Прости… Карамон обнял брата за плечи и ввел его в дом. — Твоя комната готова, Рейст. Она всегда ждала тебя. 2. Сожаления. Указания. Выбор Поднимающееся солнце блестело за цветным стеклом гостиничного окна. Близнецы сидели за столом. Тика давно уже отправилась спать, как и Палин, все еще не оправившийся от раны. Карамон с Рейстлином были одни. Они бодрствовали всю ночь за разговором о далеком прошлом, былых ошибках и нынешних сожалениях. — Если бы ты знал, как все повернется, поступил бы ты иначе, Рейст?спросил Карамон. — Нет, — ответил Рейстлин с долей своей прежней раздражительности. — Тогда выбирал не я. Карамон не совсем понял, о чем идет речь, он привык недопонимать брата, и это его не беспокоило. Он принялся рассказывать о семье. Рейстлин сидел, сгорбившись, в углу, баюкая в руках чашку с отваром, успокаивающим кашель, и слушая нехитрые рассказы Карамона. Перед его мысленным взором, словно наяву, вставала жизнь Палина и его братьев. Он уже знал о них больше, чем сам Карамон. Все те долгие годы, которые он провел в ином далеком мире, в мирной дреме, подозрительно напоминающей смерть, — все это время он мечтал о чем то подобном. И только перед самым рассветом, в самые темные часы ночи, заговорили они о настоящем… И о будущем. И вот сейчас Карамон сидел, взволнованный и обеспокоенный, и молча смотрел, как восходит солнце, играя лучами на хрупких золотых листьях валлинов. — Конец всего, ты говоришь, — пробормотал Карамон. — Всего, — повторил он, поворачиваясь к брату. Я знаю, что я умру, все вокруг, даже эльфы, когда нибудь умрут. Но… Я всегда знал, что все это… Карамон широким жестом охватил окно, деревья, траву, землю и безоблачное небо. Оста нется, когда меня уже не будет. А ты говоришь: ничего… Ничего не останется? — Когда Хаос придет разрушить эту «игрушку богов», земля разверзнется и пламя хлынет из разломов. Ветер с силой тысячи штормов обрушится на землю, разрушая дома и раздувая пламя. Огненные драконы с дьявольскими всадниками пронесутся над землей, и огонь пожрет все вокруг. Озера испарятся, океаны закипят. Даже воздух будет настолько раскален, что люди будут умирать, просто вдохнув его. Никто и ничто не уцелеет. Рейстлин говорил холодным, невыразительным голосом, но от этого его слова становились еще более пугающими и убедительными. На Карамона повеяло холодным, находящимся за пределами слов ужасом. — Ты рассказываешь так, как будто ты сам это видел, — тихо сказал он. |
