Да, Мирон Табара рисковать не хотел. Что ж, есть у нас для тебя подарочек, подумал Влад, и тут в обеденный зал вошел боярин с охраной. Четверо крепких парней встали у стен, все с саблями, а Красномордый, кряхтя, опустился в хозяйское кресло.

— Вижу, не стали ждать, — беззлобно прогудел он. — Ну и правильно, чего ждать, коли еда на столе. А уж если это последняя трапеза…

— Гадина ты, однако, Красномордый, — сказал Батя, прихлебывая прямо из кувшина. Красное вино потекло по подбородку, теряясь в густой щетине.

Мирон снова не обиделся.

— Может, и так. Мне бы за такие слова тебя под плети, конечно, надо… Ты — простой гайдук, а я все же боярин. Но ты ешь, Батя, ешь. Я как раз про тебя и говорил: с твоих родичей выкупа никакого, а старуха небось только рада будет. Жри, пока живой. И ты, господарь, уж не обессудь. Нет, сегодня ты не умрешь, я еще крепко подумаю, что с тобой делать… А ты, монах, прикинь, куда лучше за выкупом посылать. В Ватикан человека слать не буду, далеко и хлопотно, ты уж поближе что-нибудь придумай, будь добр…

— За меня не дадут выкупа, я уже говорил тебе.

Францисканец аккуратно положил огрызок груши на стол.

— Брешешь. Ладно, придется с тобой по другому поступить, коли так… Но не сегодня. Сегодня ты мой гость, монах. А гостей железом из горна не пытают, хе-хе…

Красномордый махнул рукой и зачавкал, не обращая внимания на присутствующих. То и дело он прикладывался к вину.

Некоторое время они трапезничали в тишине, как добрые друзья; хотя добрые друзья обыкновенно не молчат за столом, им всегда есть о чем пошуметь. Внезапно боярин словно опомнился, отпихнул от себя блюдо с объедками и сказал:

— Да что ж это я! Главного-то и не выспросил… А надо бы. Сам господарь едет по окраине, да с небольшим отрядом, а при нем — монах, причем непростой монах… С чего бы оно? Не расскажешь, господарь? А?

— В своих владениях я волен ездить куда пожелаю, когда пожелаю и с кем пожелаю.

— Это мои владения, господарь, — пристукнул кулаком боярин.

— В Валахии один владыка. А остальные — только псы, которые подбирают объедки и которых он волен по холке потрепать или плетью вытянуть.

Влад Дракул говорил так нарочно, чтобы разозлить Красномордого, вывести из себя. Покосившись на францисканца, он увидел одобрительный кивок.

— Ах вот как?! Я, стало быть, пес?! Зря ты так, господарь. — Боярин отказывался злиться. И то верно, они полностью в его власти, что попусту слюни пускать, когда можешь сделать с человеком, что заблагорассудится. — Обидеть меня хочешь, понимаю. Ну да я не обидчивый. Кому надо, поклонюсь, кого надо, в зад поцелую, как ты султана Мурадку, хе-хе. А?

А вот этого говорить боярину не следовало. Влад не знал, что за план был у францисканца, но тут уж не до планов. Схватив увесистый горшок, он метко швырнул его в Красномордого. Толстый боярин неожиданно ловко уклонился, пригнувшись; горшок вдребезги разлетелся о спинку кресла, вывалив на голову Мирона жирные петли тушеных кишок.

Фра Бернардо тем временем сделал несколько неуловимых движений рукой, и двое из мироновских гайдуков по его сторону осели на пол, схватившись за горло. Двое других кинулись на пленников, но на их пути встал Батя. Ухватив тяжелую скамью, на которой сидел, он, словно тараном, ударил первого гайдука в живот. Тот, икнув, отлетел в сторону, уронив саблю. Последний выбрал самую правильную тактику и кинулся к дверям, истошно вопя:

— На помощь, братцы! Убивают!

Сбивая посуду и поскальзываясь в пролитых лужах вина и соуса, Влад перепрыгнул через стол и воткнул стилет в шею Красномордого. Тот квакнул, словно гигантская жаба.