Под конец наши воины так обессилели от бесчисленных возлияний в честь бога победы и так беззаботно отдались веселью, что догадайся немцы с кашубами воротиться — наверное бы ушли победителями.

Солнце было уже высоко, когда пировавшие начали просыпаться. Голод заставил их вспомнить про мед и пиво, и прерванный праздник возобновился, продолжаясь до самой ночи. Ночью нельзя было трогаться с места, пришлось по-прежнему ожидать до следующего утра.

Вечером того дня Людек велел привести к себе Хенго. Сжалившись над ним, он приказал его накормить, а затем вместе с Добеком начал допрашивать. Оба кмета подозревали, что немцу известно значительно больше того, что он говорит. Несмотря, однако, ни на какие угрозы, он рассказал только, что дед сыновей Пепелка, живший за Лабою и имевший сильную рать, из мести за дочь свою, равно с целью помощи внукам, способен решиться на все; что молодые князья оба настойчивы, храбры, а потому, если им не удастся вернуть свои земли, они всю свою жизнь будут беспокоить полян. Хенго намекнул и на то, что с молодыми князьями нетрудно добиться и мира, когда бы об этом серьезно подумать.

По окончании допроса Хенго был уведен. Добек собрал старшин и с ними советовался о том, что лучше теперь предпринять — идти ли войной на поморцев или же разойтись по домам? Под влиянием недавней победы старшины охотно пошли бы на самый край света! Они отвечали советом немедленно двинуться на границу и, по меньшей мере, пугнуть поморцев. Итак, решено было чуть свет тронуться в путь. Людек и Доман получили приказание забрать пленных с собою для раздачи их кметам.

На следующий день ранним утром предводительствуемая Добеком дружина собиралась в поход. Ставка снята была с места, всадники садились на лошадей, пешие сходились в кучу. Челядь Людека, которой приходилось вести пленных поморцев, лишь с помощью кнутов и палок подняла их на ноги. Ужасное зрелище представляли эти дикари, не хотевшие подчиниться неумолимой, выпавшей на их долю судьбе: они рвались, кричали, проклинали своих мучителей до тех пор, пока, обессилевши, не принуждены были покориться. Хенго Людек сам вел на веревке, опасаясь, что хитрый немец сумеет уйти.

В то время, когда Добек с дружиной направлялся к границе, Вишов сын с пленными возвращался домой. В каждой хижине он оставлял по несколько поморцев, чему хозяева были рады, так как приходилось вскоре приниматься за жатву.

Людека — сына Виша повсюду встречали с восторгом, особенно в тех местах, где исход неприятельского вторжения был еще не известен. С любопытством сбегались люди взглянуть на малоизвестных разбойников, выругать их и ударить. Оставляемых моментально связывали, предупреждая тем покушение к бегству.

Старшины, однако, начинали завидовать удачам Людека, опасаясь, что он, находясь во главе сильной и преданной ему дружины, захочет занять место свергнутого Хвостека.

На всех легла какая-то тень недовольства; все чаще слышались повторенными слова Визуна: "Следует избрать покорного, бедного, малого!"

Мышки и Лешки по-прежнему начали ездить по дворам, стараясь приобрести друзей. И те и другие частенько-таки останавливались у хижины Пяста, требуя от него совета да заодно упрекая в том, что он больше выказывает любви к пчелам, чем к общему делу, от которого до сих пор постоянно сторонится.

Старик улыбался.

— Если б я мог хоть в чем-нибудь быть вам полезен, — говаривал он, — я бы охотно трудился на общую пользу. Но что ж я-то, бедный, сделаю, если такие влиятельные, богатые люди, как вы, ничего еще не могли достигнуть. По-моему, в данном случае, вернее всего ожидать помощи от богов. Легче ведь свергнуть злого, чем заменить его добрым.

Лешки сторонников не имели; все боялись, что при переходе власти в их руки, они способны мстить за прошедшее. Мышков не менее избегали, опасаясь с их стороны преследования в будущем тех лиц, которые в настоящее время не желают их видеть во главе народа.