— Все это старшины, жупаны, кметы, — сказал он немцу, желая объяснить ему происходивший у князя странный шум и гам. — Князь дает им пить вволю; напившись, они болтают весело; а подчас один, другой скажет что-нибудь обидное, а князь иногда бывает нетерпелив. Случается, гости поссорятся, которого-нибудь задавят… что ж! одним меньше. Иногда дело доходит до кулаков, один другого и убьет, а нам какое до них дело?

Песни становились все громче, по временам они напоминали рев диких зверей, смех не смех, а какой-то вой; гнев походил на ворчание собак, готовых броситься друг на друга. Снова все притихло, раздавались только победные возгласы; а там шум снова начинался, новая ссора, новая драка, иногда слышались удары мечей… и опять тишина. Хенго слышал громовый голос князя, который точно вихрь проносился среди бури. Месяц поднимался все выше и выше, наступила ночь, на дворе царствовала тишина. Теперь еще явственнее долетали до Смерды и Хенго голоса пьяных кметов. Хенго, изнуренный дорогою, готов был заснуть, но любопытство заставляло дожидаться конца этого пиршества. Смерда, сидя тут же на скамье, слушал.

В княжеских светлицах все притихли. Видно было, как поднимаются к губам руки с чарками вина. Все охрипли. После продолжительного молчания первым заговорил князь. Он смеялся и издевался над кем-то. Едва успел он кончить, как буря снова поднялась, точно по его приказанию. Теперь даже его громкий голос, прерываемый ядовитым смехом, не мог остановить ее. Князь смеялся, а другие бранились меж собою. Послышались звуки разбиваемых сосудов; столы и скамьи падали с шумом, какие-то тени заслоняли собою свет, руки поднимались вверх; ужасный крик раздался в сенях и на дворе.

Челядь поднялась на ноги. В княжеских светлицах буря шумела: крик, стук, гам, треск, призывы о помощи, которые прекращались как бы под давлением сильной руки. Все это сливалось в один дикий ужасный шум, а над ним царил протяжный, адский смех.

Хенго выглянул через окно. В дверях княжеского дома он увидел большую, черную массу, освещенную луною. Это была груда людей, связанных по рукам и по ногам; они грызли друг друга зубами, царапали, душили один другого; связанная длинными веревками, груда человеческих трупов и еще живых людей передвигалась медленно; точно морской вал, передвинулась она в преддверие, а оттуда рухнула на двор. Затем началась ужасная борьба: связанные душили друг друга; виднелись обнаженные мечи, ищущие еще живых голов; руки сжимали все, что в них попадалось. Князь стоял на крыльце, подбоченившись, и хохотал во все горло, хохотал ужасно, дико.

Движущаяся масса человеческих тел ползала по двору, не будучи в состоянии развязать веревок, сжимающих ее в одно целое. Иногда только отпадал от нее недвижный труп, обезображенный, с раздавленными членами.

На земле, в красных лужах крови луна спокойно отражала свой образ. Оставшиеся еще в живых несчастные жертвы прятались под лестницы и заборы. Несколько человек, более живучих, старались привстать, но силы их оставили, и они со стоном упали на землю, чтобы уже более не подняться. Умирающие наполняли воздух душу раздирающими криками.

Когда все стихло, князь ударил в ладони. По данному знаку Смерда позвал княжеских слуг и с ними выбежал во двор.

— В озеро эту падаль! — крикнул князь. — Очистить двор! Вынесите этот навоз!

Отдавая это приказание, князь пил мед из чарки, которую поставил на скамье, и сам опустился на нее.

Несмотря на лунную ночь, слуги зажгли смолистые лучины, а князь спокойно смотрел на умирающих своих товарищей, на свои жертвы. Еще не все умерли. Несколько полуживых кметов, издавая последнее дыхание, ревели и изрыгали проклятия; на земле валялись трупы.

У самой лестницы лежал умирающий старец; умирая, он проклинал:

— Чтоб ты сгинул, Хвост проклятый… ты, и кровь твоя, и потомство твое, и род, и имя.