Торопливо, пока не передумал, он надел плащ, взял со стойки старый зонт и незаметно покинул дом, прихрамывая. Паром перевез его на другую сторону озера, но для хромого человека это была долгая и трудная прогулка по крутой извилистой тропе, ведущей в замок. Наконец он туда добрался, колени его дрожали, как у лошади, которую резко осадили. Боже, подумал он, в какую развалину я превратился.

Почти затерянный в низких облаках, над ним высился замок Зеебург. Построенный на шершавом горном граните в швейцарском стиле XVII века, с бойницами и двумя башенками, он приобрел в сгущающейся тьме какой-то призрачный вид, и это впечатление лишь усиливалось карканьем промокших воронов, нашедших укрытие под свесом крыши. Подойдя к замку со стороны замшелой террасы с двумя узкими двойными окнами, что смотрели из гостиной, он остановился и попытался отдышаться. Да, там она и сидела, на диване, рядом со старинной изразцовой печью, и занималась рукоделием под единственной лампой с абажуром, едва освещавшей огромную величавую комнату, где среди скудной мебели выделялись тяжелые ореховые стулья с высокой спинкой и большой баварский шкаф. Любимая веймарская легавая хозяйки Петеркин лежала на ковре возле ее ног, уткнув нос в лапы.

Грустная домашняя сцена тронула Мори. Он взволнованно постучал в стекло. Она тут же подняла голову, повернулась к террасе, затем отложила в сторону рукоделие, медленно подошла к стеклянной двери и открыла ее. Целую минуту она сверлила его взглядом, а затем спокойным твердым голосом без малейших признаков волнения сказала:

— Мой бедный друг, у вас совершенно больной вид. Входите! Я вам помогу. Ну вот. — Она взяла его за руку и подвела к дивану. — Вы должны сесть и отдохнуть.

— Благодарю вас, — пробормотал он, с трудом дыша. — Как видите, я неважно себя чувствую. Вы, наверное, помните, я повредил себе спину. Она до сих пор побаливает.

— Да, — сказала Фрида, возвышаясь над ним. — Три раза я видела на берегу озера, как вы пытались прогуливаться. И я сказала себе: несчастный человек, вскоре он придет ко мне.

Ни одной нотки, ни малейшего признака торжества в голосе или манерах, а лишь спокойное участие, словно она имела дело с любимым, но упрямым учеником.

— Я чувствовал, что должен прийти, — поспешил он оправдаться. — Нельзя же было уехать, навсегда оставив нашу ссору неулаженной. Я… отправляюсь в путь послезавтра.

Она не ответила, а присела рядом с ним на диван и взяла его руку в свои сильными властными пальцами. На несколько мгновений воцарилась глубокая тишина; затем, приковав к нему пристальный взгляд, она заговорила со спокойной уверенностью, как говорят о свершившемся факте:

— Мой бедный друг, вы сам не свой. И теперь настало время, чтобы женщина, которая знает и понимает вас, которая испытывает к вам лучшие и самые сильные чувства, да, теперь для нее настало время спасти вас от самого себя.

— От меня самого? — недоуменно повторил он в испуге.

— Вы по-глупому попали в сложную ситуацию. Вы человек чести и, несмотря на болезнь, захотите проявить храбрость, не отступить в последний момент. Даже когда абсолютно ясно, что вам не выжить. — Она помолчала. — Но я не останусь в стороне.

В наступившей тишине, подстегиваемый странным сочетанием любопытства и отвращения, он заставил себя поднять голову и посмотреть на нее.

— Должен признать, — сказал он, пытаясь самоутвердиться, — с этой хромотой я… почти засомневался. То есть я задумывался, сумею ли я действовать по плану, так как все уже организовано, или мне следует отправиться туда чуть позже.