– Но мы ведь их никогда и не ели, правда?

– А после того случая аллергия у тебя еще была?

– Только однажды, несколько месяцев назад. Опять съела какой-то фрукт. Не знаю точно, в чем было дело, но думаю на тот фрукт.

– И Хамф при появлении аллергии оставил тебя в спальне куковать одну?

– Нет, не совсем. Однажды посреди ночи так сильно зачесалось, что мне пришлось встать и намазаться успокаивающим лосьоном, и я случайно разбудила Хамфри. А следующим вечером он сказал… ну, что временно поспит в свободной комнате, мол, так мы оба лучше отдохнем.

– И с тех пор он так там и спит? – тихо уточнила Джейни.

– Да.

– И ты с тех самых пор ничего не пыталась сделать, даже не обсуждала с ним эту ситуацию?

– Ах, Джейни, да как бы я смогла? Я же не ты, сестренка, не могу запросто взять и заговорить с мужем на такую деликатную тему.

– Тем хуже, вот что я скажу. А в остальном как он к тебе относится, то есть, дома?

– О, – на этот раз в голосе Ханны не слышалось напряжения, – он очень добр. Описывает свою работу. Ну, я, конечно, ничего не понимаю в брокерстве, усвоила только, что они покупают и продают разные акции, но Хамфри часто рассказывает мне о всяких забавных случаях в его отделе. У него четверо коллег: мистер Уэйнрайт, начальник – не думаю, что Хамфри его сильно жалует, – потом Хоббс, со слов Хамфри, тихий холостяк, еще Браун, подпевала Уэйнрайта, – Хамфри зовет его Виндзором, знаешь, как суп «Браун Виндзор». И, конечно же, самый главный начальник, с которым большинство знакомы лишь шапочно. Его фамилия Манштейненко или что-то вроде того. Не уверена, немец он или русский, знаю только, что раз в год они все вместе ездят в разные уголки света на конференции и…

– Хамф хоть раз приглашал тебя поехать с ним?

– Нет. Да и как он мог? Это чисто мужские дела. И ты ведь помнишь, что случилось в прошлом году, когда я отправилась в Корнуолл с миссис Уэйнрайт, да?

Сестры обменялись кивками, и Джейни улыбнулась:

– Да уж, помню, как ты потом сказала, что лучше месяц проведешь с моей бандой, чем ещё один день с ней. Еще бы не помнить. Но все равно, я о другом. Ты должна что-то с этим сделать, потому что с тобой творится не пойми что: вся бледненькая и потухшая. Пусть ты не такая легкая на подъем и шебутная как я, но и тряпкой ты тоже никогда не была, а Хамф обращается с тобой именно как с тряпкой.

– О, нет, дорогая, нет. Я… ну, просто подумала, что ты знаешь, нормально это или нет.

– Да, могу допустить, что у педиков такое в порядке вещей, но Хамф ведь женился на тебе и вы больше года делили одну постель. Кстати, Эдди частенько говорит, что Хамфу чертовски повезло заполучить такую как ты, потому что сам-то он совсем не подарок. О, признаю, ноги у него длинные, но лицо такое, что молоко скиснет, и жизнь с ним состарила тебя лет на десять. Кстати, а как там его родные… дядька с теткой в Уортинге? Ты с ними виделась в последнее время?

– Нет. Я же тебе говорила, они не одобрили его выбор. Как сказала мне его дорогая тетушка — конечно же, втихомолку, — они оба удивились, что их дорогой Хамфри, который никогда не выказывал особого желания связать себя брачными узами, взял в жены особу столь юную. А посмотрев на мои волосы, тетушка с заметным трудом едва удержалась, чтобы не добавить «блондинку, очевидно крашеную». Мы сначала вместе изредка навещали их – думаю, раз пять, – но теперь, как ты знаешь, Хамфри ездит туда почти каждые выходные. Уже года два ездит, потому что его дядюшка не совсем здоров.

– И чем же ты занимаешься? К нам ты заглядываешь не каждые выходные.

– Да, но я не сижу совсем без дела: много гуляю и опять начала писать. Помнишь ведь, я и раньше сочиняла истории для детей.