Мы ходим по раскуроченному двору. За нами бредет собака. Натыкаемся на других проживающих. Обходя лужи, доходим до церкви, поворачиваем обратно к беседкам, а оттуда снова идем к церкви. И так раз сто.

— Гальке двести пятьдесят миллионов лет, — говорит Николай.

— Это много.

— А ты дослушай. «Мастера и Маргариту» читала? Понтий Пилат спрашивает Иешуа: «А в чем же истина?» И он говорит: «Истина в том, что у тебя болит голова».

— А у тебя болела голова?

— И очень часто. Я могу целую теорию построить о том, почему земля не твердая.

— А разве она не твердая? — я топаю ногой. — Смотри, если бы она была мягкой, мы бы в нее провалились.

— Не придирайся. Понтий Пилат, человек образованный, стоял перед Иешуа и задавал идиотские вопросы. В чем истина?

— А в чем?

— Почему ее так ищут? И зря ищут, между прочим. Человек очень погружен в свои мысли и желания.

— Так для чего он ищет истину?

— Чтоб отвлечься.

— От чего?

— От жизни.

— А у тебя какие заботы?

— Покурить. Но стоит мне помолиться — идет человек, несет сигареты. Даже в двенадцать часов ночи. Недавно молился — с девушкой-журналисткой по осени поговорить.

— Откуда ты знаешь, что я — журналист?

— По твоим повадкам. Это видно, что ты врач и журналист.

— Не говори санитарам.

— Санитары глупые. В мыслях человек не найдет утешения. Истина вне нас. Земля твердая только потому, что ты этого хочешь и в это веришь. Маленькое семечко бамбука прорастает через бетон, оно очень сильное. Сегодня жутко мяукали котята, я принес им молока, хотя котята не мои.

— А ты мог бы пробиться через бетон?

— Да запросто. Только об этом и думаю — как бы попроще это сделать.

— В чем смысл жизни?

— В самой жизни. Если ты чего-то не понимаешь, не надо голову ломать.

— Ты ломал?

— Потом расскажу. Иди в церковь. Церковь — не магия. Чудеса бывают, но не всегда. Раз в год и палка стреляет. Чудо — когда стреляет незаряженное ружье. Больше люби жизнь, а не ее смысл.

Я иду в церковь. Послушник Дмитрий дает мне чистую тряпку и бутылку с жидкостью для чистки стекла. Кроме нас, в церкви никого нет. Подхожу с тряпкой к Богородице в золотом окладе, и мне кажется невероятным, что сейчас я буду тереть ее лицо. Брызгаю на нее из бутылки, пенная, резко пахнущая жидкость стекает по лицу Богородицы. Я быстро вытираю его насухо тряпкой. Перехожу к следующей иконе — в рамке из крупного золотого винограда, наверное, гипсового. Мне нужно протереть все образа по периметру. Я двигаюсь по часовой стрелке, протерла уже трех Богородиц, но каждое следующее лицо мне кажется недовольней предыдущего, и я тру, тру подолгу, стараясь не оставить ни одного развода.

В храм заходит женщина. Она тоже двигается по часовой стрелке и прикладывается к протертым мной иконам. Я смотрю на пятна, оставленные ее губами и лбом на стекле, и во мне поднимается раздражение.

Подхожу к следующей Богородице. Эта одета в кружево и парчу, наклеенные поверх рисунка, и я не решаюсь прыснуть на нее. Ее рукава обшиты мелким бисером, к груди приколоты сережки с рубинами и жемчугами, на лбу брошь из аметистов, а по бокам мелкие брошки с цветочками, над головой опалы и перламутровые цветки. Икона называется «Умиление». Сама Богородица опустила глаза, словно стыдится своего наряда. И, стоя над ней, я задаю себе вопрос: «А почему Богородица должна быть красивой?» Кто хочет этого? Бедные деревенские жители, которые с 37-го года мечтали об этой красоте, не веря в то, что мечта сбудется? Которые собрали по чуть-чуть, снимая с миру по нитке, и украсили ее, отдав ей то, о чем мечтали сами.