Изменить размер шрифта - +
Как можно быть таким тупым, чтобы этого не понимать? Я могла бы быть худшей из женщин, но все равно осталась бы королевой. Могла бы кувыркаться с дюжиной итальянских секретарей, с целым полком ботвеллов и всем им писать любовные стихи, и все равно осталась бы королевой. Меня можно заставить подписать дюжину отречений, навсегда запереть меня в тюрьме, но я все равно буду королевой, и каждый, кто сядет на мой трон, будет узурпатором. Je suis la reine. Я королева, пока жива. Это не должность, не занятие, не вопрос наследования по крови. Я королева, пока по венам моим струится кровь. Я это знаю. Все это знают. Это даже они знают, глупцы, в глубине своих неверных сердец.

Если они хотят от меня избавиться, путь у них один; но они никогда не посмеют его избрать. Если они захотят от меня избавиться, им придется согрешить против неба. Посягнуть на данный Богом порядок мироздания. Если они захотят от меня избавиться, им придется меня обезглавить.

Подумать только!

Я перестану быть вдовствующей королевой Франции, королевой Шотландии и единственной истинной наследницей английского трона, лишь когда умру. Им придется меня убить, если они захотят отказать мне в праве на трон. А я поставлю свой титул, свое богатство и саму жизнь на то, что они никогда на это не осмелятся. Прикоснуться ко мне преступными руками – все равно что сбросить ангела с небес, что заново распять Христа. Потому что я не обычная женщина, я освященная королева, я выше всех смертных; выше меня только ангелы. Смертные не могут убить таких, как я. Я помазана освященным миром, я избрана Богом. Я неприкосновенна. Меня можно бояться и ненавидеть, но даже отказать мне в моем праве нельзя. Меня нельзя убить. Слава богу, здесь мне нечего страшиться. Мне всегда будет нечего страшиться.

 

 

Я думаю о судьях – моем муже, молодом Томасе Говарде, его друге графе Сассексе и старом сэре Ральфе Сэдлере, Роберте Дадли и моем добром друге Уильяме Сесиле, Николасе Бэконе, сэре Томасе Перси, сэре Генри Гастингсе и обо всех остальных – о том, как они читают весь этот вздор с негодованием на лицах, пытаясь поверить, что женщина, собирающаяся убить своего мужа, набив его погреба порохом, провела ночь накануне взрыва у одра болезни супруга, сочиняя любовные стихи своему сообщнику. Это так нелепо, что я гадаю, не расхохотались ли судьи.

Но они все – честные, вдумчивые, глубокоуважаемые люди. Они не спросят: что живая женщина сделала бы в таких обстоятельствах? Они не привыкли считаться с природой живой женщины. Они смотрят лишь на предъявленные им доказательства. И храни меня Господь, сколько же им обеспечили доказательств! Сколько усилий, чтобы очернить ее имя! Кто-то где-то затратил уйму времени и стараний: крал ее письма, подделывал почерк, писал по-французски, потом переводил на скотс и английский, прятал письма в особую шкатулку с ее монограммой (а то вдруг мы подумаем, что их писала какая-то другая Мария Стюарт), а потом обнаружил их, на удивление скверно спрятанные, в ее личных покоях. Работу этот Кто-то проделал тщательную и крайне убедительную. Все, кто видел письма, теперь считают, что молодая королева – изменщица и потаскуха, убившая своего молодого мужа-англичанина из мести и похоти.

У меня есть кое-какие соображения относительно того, кем может быть этот умный Кто-то. Вообще-то, все в Англии соображают, кем этот Кто-то может быть. Редко выходит так, что он не добивается своего. Бедная королева увидит, насколько этот Кто-то ее превзойдет – он строит далеко идущие планы и играет вдолгую. Может статься, что если он и не поймает ее в свои сети на этот раз, то сплетет новую, с ячейками поменьше, а потом снова и снова, пока наконец ей будет не сбежать.

Однако на этот раз ничего не вышло; королева высвободилась из захвата. Главным свидетелем против нее выступает ее собственный брат-бастард, но поскольку он захватил регентство в ее отсутствие и держит в заложниках ее малютку-сына, даже глубокоуважаемые члены суда не могут заставить себя поверить хоть одному его слову.

Быстрый переход