Но свод, хранившийся в шкатулке из железного дерева, был полным и, согласно преданию, переписанным прямо с пергамента, помнившего тепло божественных рук. На сей счет были некие сомнения и разночтения: одни мудрецы утверждали, что Кино Раа не касались пергамента и перьев, а лишь продиктовали свои мудрые речи, которые тут же были высечены на стенах Храма Вещих Камней, а уже с них занесены на прочную кожу. Другим же аххалям представлялось несомненным, что Шестеро сперва записали все, что полагалось выбить в камне, передав записи древним жрецам. Некоторые приверженцы Очага Мейтассы даже склонялись к мысли, что Книг было не четыре, а пять, и что в утерянной Книге Пророчеств якобы предсказано, что Мейтасса (не бог, а степная держава) будет владеть миром. Так или, иначе, но самый первый свод Чилам Баль никто за пятнадцать столетий не обнаружил, но имелось около двадцати списков с него - и один из них лежал сейчас перед Сидри в ларце из железного дерева. Этот вклад Одиссара в восточную экспедицию был столь же весом и ценен, как две сотни умелых воинов плюс светлорожденный наследник. Люди, даже потомки богов, как известно, смертны; этим же листам было тысячу пятьсот восемнадцать лет, и они, пропитанные особым зельем, могли храниться еще такое же время.

    Чоч-Сидри бережно раскрыл шкатулку, отсчитал черно-белые листы Книги Минувшего и часть зеленых, относившихся к Советам; наконец, перед ним легла страница с Притчами. Погладив ее, словно щечку любимой девушки, жрец сказал:

    - Положим, ты не ссорился с арсоланской госпожой, но спорил. Спорить не возбраняется, ибо в Книге Повседневного так и сказано: спорьте! Спорьте, не хватаясь за оружие; спорьте, не проливая крови; спорьте, но приходите к согласию. Нож твой чист, - Сидри покосился на клинок Дженнака с бирюзовой рукоятью, - значит, первый из заветов ты исполнил. Но к какому согласию пришел?

    - Женщину надо приводить не к согласию, а к повиновению, - возразил Грхаб, жонглируя острым клинком. - И лучший способ торчит вот здесь! - Он поскреб визу живота и перебросил нож Хомде. Тот, видать, понял сказанное: заревел, как медведь, согнулся от смеха, приняв клинок не на палец, а всей ладонью.

    - Женщина - бить, - произнес он, облизывая кровь с ладони. - Больше бить, больше слушаться. Бить не палкой, ремнем; палка ломать кости, женщина стать некрасивый.

    - Тоже способ, Хардар меня раздери, - согласился Грхаб. -- Хомда хоть и дикарь, а в женщинах толк понимает.

    - Нельзя бить, - сказал Дженнак. - Она большая госпожа, ее отец великий вождь, сахем сахемов, колдун. Разгневается, повелит духам, они съедят печень обидчика, вырвут сердце.

    Но переспорить Хомду было нелегко.

    - Хо! Твой тоже великий вождь, и твой близко, а отец далеко. Твой делать так: день бить, ночь спать, ласкать. Горький плод, сладкий плод! Понимать?

    - Понимать, - пробормотал Дженнак, прикладываясь к кувшину.

    Хамда потер рубец на щеке.

    - Каймо, - так он звал О’Каймора, - мне сказать: твой не просто великий вождь, твой сын духа! Самого хитрого духа, Одисса; твой дух учить, как делать все: строить шатер, строить пирога, делать железный нож, делать крепкий вода. - Тут Хомда покосился на кувшин с вином. - Женшина тоже дочь духа, этого, - мускулистая рука северянина протянулась к солнцу.