- Это верно, - заметил Грхаб, подбрасывая стальное острие. - Дельный совет!

    Чоч-Сидри сунулся в книгу и тоже подтвердил:

    - Верно! Здесь сказано: истина отбрасывает длинную тень, но лишь умеющий видеть узрит ее. Хомда узрел! Ибо дальше говорится: речи победителя вдвое слаще речей побежденного.

    Дикарь, довольный похвалой, расплылся в жутковатой улыбке.

    - Так кого же мне победить? - с наигранной озабоченностью произнес Дженнак. - Одна вода кругом… Прыгнуть за борт и сразиться с акулой? И поднести ее челюсть госпоже? Чтобы украсила ею Покой Кецаля?

    - Хо! Акула! Не добыча для воин! Добыча для воин - человек! Много человек, много голов! - Но тут, заметив, что миролюбивый жрец хмурится, Хомда торопливо прибавил: - Еще добыча - дух! Злой дух, не тот хитрый, что родить тебя, не тот жаркий, что родить твой женщина, а тот, что поднимать буря, мешать плыть, топить пирога. Твой убить его!

    - Про Паннар-Са он, что ли, толкует? - промелькнуло у Дженнака в голове, но Грхаб перебил мысль, рявкнув:

    - Хардар! А вот это не дело! Не дело связываться с духами! Они и впрямь печень съедят и сердце вырвут! Ты, бычий помет, - палец сеннамита уперся в грудь Хомды, - на что балама подбиваешь? Ты видел духов? Настоящих? Таких, как Хардар?

    - Мой видеть! Мой однажды…

    Они заспорили, однако негромко, соблюдая приличия. Дженнак усмехнулся, покачал головой и бросил взгляд на Сидри, который бережно перекладывал светло-зеленые листы, испещренные знаками цвета изумруда. Книга Повседневного, Притчи Тайонела… Есть там и такая: у каждого дерева своя тень, у каждого человека своя судьба… Не о Вианне ли сказано? Или о нем? Сердце Дженнака сжалось.

    - Была у меня девушка, - вдруг произнес он, склонившись к уху Чоч-Сидри. - Девушка, чьи волосы черны, как крыло ворона, чьи глаза сияли нежностью, шея казалась стройнее пальмы, а груди - прекраснее чаш из розовых раковин… Что перед ней эта тари, арсоланка? Ничто! Была у меня девушка… И нет! Отняли… Скажи, почему?

    Сидри глядел на него с сочувствием; лицо жреца будто бы разом постарело, зрачки расширились, поблекли, и цвет листов Тайонела отразился в них, как в живом зеркале. Прошло два или три вздоха, и он пробормотал, касаясь пальцами зеленых строк:

    - Здесь говорится: все на свете имеет свою цену, и за мудрость зрелых лет платят страданиями в юности. Ты не согласен с Тайонелом?

    - Согласен. Пусть так! Но здесь еще сказано: за любовь платят любовью. И я готов платить. Только за что? Есть любовь, и есть властолюбие, и различаются они так же, как воля и неволя. Как живой керравао и тот, которого поджаривают на вертеле!

    Чоч-Сидри долго молчал, а потом, опустив взгляд, промолвил:

    - Она молода, мой господин. Будь снисходителен!

    - Вия, моя чакчан, была еще моложе, - ответил Дженнак и отвернулся.

    * * *

    Он был мрачен весь день, спал плохо, и лишь следущим утром, после игры в фасит и беседы с О’Каймором, грустные мысли покинули его.

    Тидам, вероятно, подметил эту мрачность и постарался помочь давно испытанным способом: велел растолкать Челери, еще не проспавшегося с ночи, и приказал тому рассказывать истории, да позанимательней. Старый кормчий не имел ничего против: как многие мореходы, он отличался словоохотливостью, и воспоминания о былом, о кораблях, пущенных на дно, о награбленном, проданном и купленном, доставляли ему не меньшее удовольствие, чем слушателям.