И мнилось Дженнаку, что вновь стоит он на фиратском валу, над бушующими грозными ордами, что готовы затопить, уничтожить, смыть в небытие его людей; что вновь он вождь, наком, решающий дело жизни и смерти, сражения или бегства; что снова он должен биться, спасать и охранять - магической ли своей силой, дарованной богами, либо силой духа и рук; что опять на нем тяжелый доспех, шлем с соколом и боевой пояс с прямыми тайонельскими клинками, а впереди скалится и ревет многоглавое злобное чудище. То был миг прозрения! Миг, когда он понял, зачем отправился в сей поход, зачем принял на себя бремя власти. Власть - неволя, а кецаль в неволе не живет… Значит, он не кецаль, не мудрый владыка птиц! Не кецаль… Так кто же?

    В своем сновидении он будто бы снял шлем и - глаза в глаза - уставился на приоткрывшего клюв сокола. Вот птица полезней многих, промелькнуло в голове; отважная и быстрая, сильная и верная, неутомимая, как ветер. Пусть не в ярких перьях, пусть не владыка над всем пернатым племенем, зато воин! Воин, защищающий свое гнездо, своих птенцов! Тех, кто доверился ему!

    Бывает ли судьба завидней?

    Он улыбнулся соколу, подбросил его вверх и выхватил свои клинки. Враг ждал его, неведомый враг, готовый к битве, - то ли неисчислимое тасситское воинство на косматых быках, то ли ураган-ягуар с клыками из черных туч и пенных волн, то ли сам грозный Паннар-Са, древний демон, пробудившийся в морских глубинах. Но он, вождь и защитник, уже не испытывал страха; сердце его оттаяло и билось ровно, два меча сверкали перед грудью, а за спиной, одобрительно кивая, стояли боги.

    …Дженнак очнулся. Рот его пересох, в висках тревожным набатом грохотали барабаны, на лбу и спине выступила холодная испарина; Чашу Ветров он все еще сжимал в руках, уставившись на нее невидящим взором. О’Каймор и старый Челери, в свою очередь, глядели на него, и на лицах их читалось недоумение: то ли светлый господин сомлел от восторга, разглядывая волшебную чашу, то ли напиток попал ему в нос вместо глотки.

    - Что случилось, господин? - пробормотал наконец О’Каймор. - Ты выглядишь так, будто узрел собственную смерть. Так в чем дело? Прокисло вино или Чаша Ветров недостойна тебя?

    - Напиток твой сладок, а чаша прекрасней Звездного Цветка из садов сагамора, - медленно произнес Дженнак и, помолчав, добавил: - Со мной говорили боги, О’Каймор. Или один из них, Мейтасса либо Сеннам… Я видел бурю такую бурю, каких не бывало в Кейтабском море и не случалось у одиссарских берегов. Она идет оттуда! - Он вытянул руку к северу, и, точно повинуясь его жесту, над горизонтом стали всплывать облака. - Боги предупреждают, тидам! Готовься! Вели трубить в горны, спускать паруса, натягивать канаты. Ставь к рулевому веслу лучших людей, посылай на мачты самых проворных. Буря идет!

    * * *

    Прав был светлорожденный, трижды прав; не встречалось таких бурь в Кейтабском море, не видывали их одиссарских берегов и даже на севере, в Тайонеле, за Морем Поросшим Травой. Когда разыгрался ветер и волны взметнулись черными стенами, изукрашенными белесой накипью пены, О’Каймор понял: лишь вещее слово светлорожденного спасло его корабли. По крайней мере, «Тофал», нырявший сейчас среди волн подобно селезню с распростертыми крыльями. Паруса были вовремя спущены - все, кроме малого треугольного тино на передней мачте; вдоль палубы протянуты канаты, люк задраен, тяжелые балансиры сброшены за борт и укреплены, раздвижные полотняные стенки верхних хоганов и катапульты загорожены прочными щитами.