Она и в самом деле была сокровищем - вот только чьим?

    Но сказано в Книге Повседневного: не отвергай зова женщины, ибо она есть жизнь! И Дженнак, бросив свои ремни и клинки, шагнул к девушке, не спуская с нее потемневших глаз.

    Теперь они стояли совсем близко друг к другу - так, что между грудью Чоллы и кожей Дженнака прошло бы лишь лезвие ножа.

    - Ты хотела поговорить со мной? О чем? - хрипло спросил он.

    - Поговорить? - ее зрачки насмешливо блеснули. - Сейчас не время разговоров, мой вождь! Но если ты хочешь… если желаешь… поговорим об этом…

    Ее тонкие пальцы коснулись сосков, потом Чолла сделала шаг вперед, совсем крохотный, но теперь меж ними не прошло бы и тонкое стальное лезвие. Ничего не прошло, даже невесомый шелк этова.

    - Ты действительно хочешь этого? - Голова Дженнака кружилась, лицо Чоллы плавало перед ним в знойном мареве. Волосы, как крыло ворона, черные веера ресниц на смугло-бледных щеках, пухлые алые губы, слабый запах цветущего жасмина… Чолла! Вианна! Чолла!

    - Ты хочешь этого? - повторил Дженнак, обвив ее стан руками.

    - Когда-нибудь мы ляжем на шелка любви… Так почему не сейчас? - Теплое дыхание Чоллы щекотало шею Дженнака. - И ты… ты должен знать, что тебя ждет… Это твое право! И мое тоже.

    - Где говорит разум, там молчит сердце, подумал Дженнак, опускаясь рядом с ней на колени. Но что с того? Зов плоти сделался уже неподвластным ему, и теперь - тут, на берегах Риканны, среди скелетов огромных, отживших свое морских зверей, - не было ни наследника Дома Одисса, ни Дочери Солнца, тари кецаль хогани. Был мужчина, и была юная женщина, созревшая для любви, прекрасный цветок, чьи шипы засохли и опали, чей аромат пьянил, чей вкус был сладок, чьи пальцы-лепестки кружились над Дженнаком, будто облако мотыльков с бархатистыми крыльями И сам он, внимая трепету плоти, раз за разом сотрясавшему Чоллу, становился таким же мотыльком, бездумно порхавшим над цветочной чашей, переполненной нектаром; он пил его, вдыхал его запах, купался в нем, пока крылья мотылька не отяжелели.

    Но что-то все же было не так! Разумеется, не темперамент Чоллы и не ее ласки, ибо ее обучили всему, что полагалось знать, - тридцати трем позам любви, касаниям и жестам, словам и вскрикам, тихой нежности ожидания, терпеливому восхождению к вершине и прыжку в жерло огнедышащей горы, такому внезапному и яростному, что захватывало дух. Она не была девственной, как и Виа; в благородных семьях это считалось недостатком, который устранялся не на брачном ложе, а задолго до него, ловкими руками и ножом целителя. Но, как и Виа, она не знала мужчин; Дженнак был у нее первым и понимал, что из раковины, доставшейся ему, никто не пытался извлечь жемчуг Значит, ни гордость его, ни сетанна не страдали.

    Но что-то было не так!

    Что именно, он не сумел бы сказать. Говорят, что возлегший на шелка любви неподвластен Мейтассе, не замечает хода времени, не слышит дыхания Чак Мооль, не думает о круговороте судеб и грядущем. О грядущем Дженнак и в самом деле не размышлял, но прошлое не отпускало его: запах жасмина от кожи Чоллы перебивался медвяным ароматом, а зрачки ее, зеленые и сверкающие, как звезда Оулоджи, вдруг начинали мерцать теплым и темным сияньем агата. Но вкус меда и агатовый блеск глаз, и груди, подобные розовым раковинам, и волосы, черные и блестящие, принадлежали не ей; она была лишь заменой, искусной подделкой утраченного сокровища, словно колдунья-туст-ла, натянувшая чужую кожу и любимый облик.