- Кинну… Если я - кинну, отец мой, то мне хотелось бы узнать о них побольше. О них и о том, что назначено мне сейчас и будет назначено вскоре. - Голос его отвердел и сделался резким, словно он не просил, но отдавал приказ своим воинам и мореходам:

    - Расскажи! Расскажи мне, старший родич, о кинну!

    Унгир-Брен вздохнул и пошевелился, принимая позу решения; теперь ладони его лежали на бедрах, спина была выпрямлена, плечи - развернуты.

    - Расскажу… расскажу, сын мой… - Он снова вздохнул и сотворил священный жест. - Воистину, родич, милость богов бывает тяжелее их равнодушия! Но, как говорится, лучше умереть расколотым нефритом, чем жить куском угля… Знай же, что в прежние времена кинну убивали; убивали в молодых годах, чтобы не достиг он слишком большой власти над людьми и, ожесточившись, не сделался для них столь же страшен, как огнедышащая гора в Шочи-ту-ах-чилат. Однако есть способ сохранить жизнь кинну - жестокий способ, нелегкий, но единственный. Ибо спасти кинну от себя самого могут лишь мудрость и терпение; а за мудрость зрелых лет платят страданиями в юности…

    Сложив руки на коленях и склонившись вперед, Дженнак слушат, пока алый свет зари не разгорелся над морскими водами.

    * * *

    За Днем Голубя прошел День Керравао, наступил и кончился День Пчелы. К вечеру прилив поднял суда, и теперь они покачивались посреди бухты - четыре драммара, поджидавшие пятый, «Тофал», застывший у пристани под скалой. А «Тофал» дожидался Дженнака; ждал терпеливо, как верный конь, готовый унести всадника хоть на край света.

    Дженнак стоял на мокрой гальке, вытянув руки в прощальном жесте и глядя в небо. Как и положено вождю, он первым ступил на землю Риканны и последним покидал ее, отправляясь в море в удачный день и в должный час; перед ним на востоке маячил призрачный диск луны, а на западе склонялось к горам багряное закатное солнце.

    Но сейчас он не думал о предстоящем плавании, о долгой дороге домой, о бурях и ветрах, течениях и штормах; не думал об ожидавшем его «Тофале», о сотнях воинов и мореходов, следивших за ним с высоких палуб. Иные мысли бродили у него в голове; он представлял караван бесконечных лет, лежавших перед ним, словно камни на морском берегу, громоздившихся словно ступени лестницы, уходившей в небеса, - и каждый камень, каждая ступенька были страницей в летописи грядущих встреч и неизбежных утрат. На мгновение сердце его сжалось от ужаса. Он был светлорожденным и знал, что проживет долго, век или полтора, но это время мнилось теперь ничтожным по сравнению с половиной тысячелетия. Что он увидит- там, в будущем? Какие просторы узрит, взбираясь на холм своей жизни? Какие виды, какие картины развернутся перед ним?.. Грядущее было скрыто туманом, но его беспредельность казалась пугающей - и в то же время манящей.

    За спиной Дженнака скрипнула галька. Он повернулся.

    Зеленые глаза, стрельчатые веера ресниц на золотисто-бледных щеках, пухлые алые губы, слабый запах цветущего жасмина…

    Чолла! Все-таки пришла проводить его? Или… Или?..

    Она покачала головой, словно отвечая на его невысказанный вопрос.

    - Нет, мой господин, нет… Не тревожься!

    Он всмотрелся в ее лицо, не отчужденное, как при последней их встрече, но спокойное и чуть грустное; лишь в огромных расширившихся зрачках светились изумрудные огни. Но он знал, что глаза эти сияют не для него. Да и сам он видел сейчас иное: локоны, черные и блестящие, как крыло ворона, взгляд, полный любви и тепла, стройную, будто пальма, шею, и груди, что прекрасней чаш из овальных розовых раковин.