|
Но воспоминания об увиденном и услышанном будут со мной… Конечно, если в тех краях, - он потянулся рукой к звездному небу, - людям дозволяется помнить былое. Надеюсь, что так! А потому решил я вкусить последнюю радость: отправиться в странствие вслед за черепахой Сеннама, одолевшей когда-то Бескрайние Воды. - Аххаль грустно усмехнулся и покачал головой. - Но времена изменились, родич, времена изменились… Сеннам, великий бог, скитался где угодно и плавал на черепашьей спине, а я, жалкий старый жрец, не рискнул бы взойти на драммар кейтабцев, дабы не уронить свою сетанну. Чоч-Сидри - другое дело!
Рот Дженнака в изумлении приоткрылся. - Но где же, отец мой… - начал он. - Где настоящий Чоч-Сидри, правнук моих внуков? Сидит в моем хогане, в Храме Записей, изображая Унгир-Брена, затворившегося для медитации и размышлений, как случалось не раз за долгую его жизнь. И будет сидеть, пока я не вернусь! - Кто же знает об этом? - Чоч-Сидри, разумеется. Ну, еще наш ахау, твой отец… и ты, сын мой… теперь знаешь и ты. Но забудешь, как только мы разберемся с нашим маленьким делом. Так не приступить ли к нему? Ты говорил с Чоч-Сидри и не согласился с ним; поговори же теперь со мной. Быть может, для старого Унгир-Брена у тебя найдется другой ответ? У меня одна тень и один язык; он не раздвоен, как лезвие копья. И я говорю: девушка, избранная моим отцом и тобой, не сядет на циновку власти в Одиссаре. Унгир-Брен горестно приподнял брови: - Но отчего? Отчего? Разве она не красива? Не умна? Не обучена всему, что надлежит знать светлорожденной? Разве она не пара кецалю? - Кецалю - возможно, но не соколу! Пестрые перья пленяют ее, запах власти кружит голову; не Дженнак, сын Джеданны, нужен ей, а одиссарский наследник. Говорила она: когда мы будем властвовать в Одиссаре… Но власть не делится на двоих! И не женское дело говорить о власти! Я ждал от нее других слов… - Каких же? - тихо спросил аххаль, и Дженнак, закрыв глаза, произнес медленно и певуче, подражая голосу Вианны: - Возьми меня в Фирату, мой вождь! Ты - владыка над людьми, и никто не подымет голос против твоего желания… Возьми меня с собой! Подумай, кто шепнет тебе слова любви? Кто будет стеречь твой сон? Кто исцелит твои раны? Кто убережет от предательства? Слова отзвучали, и в маленьком шатре воцарилось молчание. С берега слышался плеск волн, доносилась негромкая перекличка кейтабцев; едва слышно шуршала трава под ногами Грхаба, бродившего неподалеку; а на скале, где стоял лоуранский хольт, звенели оружием стражи. Луна, карабкаясь к зениту, исчехта за шатровым пологом, но звезды сияли все так же ярко - огненные стрелы, пущенные во тьму, чтобы поразить неведомую цель. Свечи оплывали; истекал семнадцатый всплеск. Унгир-Брен шевельнулся. - Чьи слова ты повторил, сын мой? - Девушки… девушки ротодайна, что любила меня… меня, а не перья над моим лбом… - Не можешь забыть ее? - Дженнак не видел лица аххаля, но чувствовал, что тот разглядывает его в упор. - Не можешь… Да, сын мой, я, видно, ошибся… Ошибся, старый глупец! Прожив столь долгую жизнь, я забыл аромат шелков любви… забыл, как пахнут эти шелка, если расстелить их в первый раз… И я дал плохой совет твоему отцу, ахау. - Голос Унгир-Брена замер, как ветер в полдневную жару, потом Дженнак услышал: - Не знаю, простишь ли ты меня… «Во имя Шестерых! Вианна?..» - пронеслась мысль; и, ощущая, как подбирается к сердцу холод, Дженнак спросил: - Этот Орри, плевок Одисса, был твоим человеком? - Нет, разумеется, нет! Фарассы… Но знать и не предотвратить… Чем это отличается от убийства? - Унгир-Брен развел руки в стороны, приняв позу покорности. |
