Чолла вдруг придвинулась к нему, и голос ее стал чарующе нежным - таким нежным, будто не слова текли с ее губ, а сладостное Песнопение богам.

    - Но твоя наложница умерла, мой вождь… Мне говорили об этом… Говорили мои девушки, слышавшие о ней от Чоч-Сидри и сеннамита, твоего наставника… Она умерла, ушла в Чак Мооль, и ты забыл о ней. А я - я расстелила тебе шелка любви - там, в Лизире, в бухте змея! И ты не отказался прилечь на них! Почему?

    - Дареному попугаю не заглядывают в клюв, - ответил Дженнак, и лицо Чоллы окаменело. Пять или шесть вздохов она казалась неподвижной, и лишь складки на лбу и сомкнутые брови выдавали ее напряжение. Потом она заговорила, но теперь голос ее был сух, как пруд без воды, и холоден, как туманы на склонах арсоланских гор.

    - Сколько ты пробудешь в моих владениях, наследник Удела Одисса?

    - Два Дня или три… Не больше, моя госпожа. Нам надо высадить отряд Умбера и запастись водой.

    - Два дня или три… - повторила Чолла. - Так вот, мой вождь, постарайся, чтобы люди твои не шарили в домах, не трогали моих табунов и не охотились на моих лоуранских крыс - они мне еще пригодятся! Цену крови ты с них получил, так что оставь их в покое.

    - Согласен. Что еще?

    - Еще - убранство моего хогана, мои ковры, моя одежда, мои украшения… Пусть все перенесут сюда и сложат в этом шатре. Потом - мои девушки и Синтачи, мой лекарь… Если они захотят остаться…

    Она замолчала в нерешительности, и Дженнак продолжил:

    - Если они захотят остаться, я их отпущу. Это все?

    - Все.

    Она поднялась, шагнула к выходу и замерла там, всматриваясь в звездные небеса. Дженнак, сидевший сбоку, видел ее лицо: половинка, освещенная пламенем свечи, казалась золотой, а другая, на которую падал лунный свет, - серебряной.

    - Ты придешь проводить меня, тари? - негромко произнес он.

    - Не знаю, мой вождь, не знаю. Не хотелось бы снова дарить тебе попугая.

    Чолла исчезла, и Дженнак остался один.

    * * *

    Мысли вспугнутыми чайками кружились в его голове.

    Не слишком ли жесток он был с ней? Возможно, его холодность, его нежелание продлить то, что началось между ними, что завязалось на песках Лизира, подтолкнули ее в объятия Ута? Возможно… Но Дженнак чувствовал, что в сердце ее нет любви - ни к нему, ни к лоуранскому владетелю; один расчет, гордыня и жажда власти. Похоже, она вообще не способна любить, - размышлял он, - и это великое горе для нее же самой. Ибо на дороге жизни, тем более столь долгой, как у светлорожденных, человеку нужен надежный попутчик, согревающий жаром любви ту череду лет, которую предстоит преодолеть.

    Да, такой попутчик необходим, иначе сердце окаменеет и тяга к власти, к могуществу заменит в нем живое человеческое тепло… Так, как случилось с Фарассой! Во многом они были похожи, красавица Чолла и Фарасса: оба стремились властвовать над людьми, и оружием их в достижении цели был обман. Но Чолла молода и прекрасна, думал Дженнак, и все, быть может, изменилось бы, останься он с нею.

    Изменилось бы? За сколько лет или десятилетий? Или никогда?

    Пока что он мог занести Чоллу Чантар в украшенный черными перьями список - не слишком длинный, но и не слишком короткий, так как значились в нем и смерть Вианны, и ненависть Фарассы, и предательство Орри Стрелка, и громовой шар, разорвавшийся нахайанском причале.