Квамма все еще разглядывал наполовину заваленный ров; Грхаб, уперев в землю свой посох, застыл, словно монолитная статуя с лицом, высеченным из темного гранита; Аскара, уставившись немигающим взглядом на солнце, что-то высчитывал, загибая пальцы. По левой его щеке тянулась длинная царапина, нос заострился, и даже костяная рукоять клинка торчала над плечом не так задорно и вызывающе, как прежде.

    - Еще десять дней до того, как подойдет господин наш Джиллор… - пробормотал он. - Мы могли бы продержаться… наверняка могли бы, не будь этих пожирателей грязи так много…

    - Тысяч пятнадцать, я полагаю, - щека Кваммы дернулась. - А ты, милостивый господин, - тут он повернулся к Дженнаку, - упоминал, что их будет не больше трех.

    - Так говорилось на Круге Власти, - Дженнак пожал плечами.

    - Говорилось? Кем говорилось?

    - Фарассой, моим братом. Он получил донесение… Я думаю, от Иллара, своего лазутчика.

    - Странно! Этот Иллар - опытный человек. Клянусь хитроумием Одисса, он знает и прерию, и тасситов! Разве он мог так ошибиться?

    Лицо Дженнака окаменело. Теперь, на шестой день после внезапного штурма, мысли его пришли в равновесие, и он мог бы, пожалуй, разрешить недоумения Кваммы. Вряд ли Иллар ошибся; другое дело, что сказал Фарасса… Его одутловатое лицо с насмешливой ухмылкой возникло перед Дженнаком словно знак судьбы, готовой свершиться над Фиратой, над ним самим и всеми его людьми, попавшими в западню. Ибо теперь он ясно сознавал, что очутился в капкане - в настоящем капкане, откуда вытащить его мог только Джиллор. Семьсот бойцов смогли бы отстоять Фирату от трехтысячной орды, но степь извергла такое воинство, с которым не справиться и самому Джиллору!

    О чем лучше не поминать при санратах и Грхабе, подумал Дженнак; нельзя, чтобы они лишились последней надежды. Но что делать, что же делать? Он потер висок, ощутив под пальцами пульсирующую жилку; прижав ее, он подождал, пока не успокоится сердце. Голова должна быть холодной… Неплохой совет, и лучшего Грхаб дать не мог - в конце концов, учитель был всего лишь воином, а не накомом.

    А Квамма, санрат? Что он там сказал? Если сражаться бесполезно - торгуйся, иначе - отступи или умри… Губы Дженнака невесело скривились. Он не мог отступить - тасситские всадники догнали бы его отряд через половину кольца времени. И он не мог бежать с Виа и Грхабом, бросив своих людей на пороге Чак Мооль! Его честь, его сетанна наследника была бы погублена - и навсегда! Быть может, этого и добивался хитроумный Фарасса?

    Отступи или умри… Но он не хотел умирать! И, отойдя на несколько шагов, Дженнак воззвал к Одиссу: вразуми, Ахау! Как многие люди Эйпонны, исповедававшие кинара, учение Шестерых, читавшие Чилам Баль и слушавшие наставления жрецов, он догадывался, что обращаться с просьбами к богам нелепо и бесполезно, ибо воля Кино Раа, включая и самого Провидца Мейтассу, лишь отражала веления Судьбы. Боги существовали не для того, чтобы молить их о чем-то - кроме, быть может, милости к умершим; с богами человек держал совет, и само их существование - мудрых и сильных! - дарило смертному уверенность, укрепляло и поддерживало на крутых тропах жизни. Аххаль Унгир-Брен говорил, что боги обитают не только в Чак Мооль, но и в человеческом сердце, и в человеческом разуме; быть может, они всего лишь олицетворяли совесть, мудрость, терпение, стойкость и любовь?

    Этого Дженнак не знал, но помнил, что богам угодны песнопения.