— А ты как себя чувствуешь?

Он солгал, хотя, быть может, сказал чистую правду:

— Я чувствую себя так, как чувствуют себя люди, у которых умирает единственный брат.

— А кто прочел речь?

— Какой-то напыщенный болван. Его редактор. Наверно, мне надо было выступить самому. Жаль, что я этого не сделал.

— Ты все уже сказал вчера, ты все сказал мне. Генри, не болтайся зря по Нью-Йорку, нечего травить себе душу. Он мог бы позвонить тебе, когда заболел. Никто не должен оставаться в одиночестве, если только он этого не хочет. Он умер в одиночестве потому, что он так жил. Он сам хотел так жить.

— Возможно, рядом с ним была какая-то женщина, — сказал Генри, как попугай повторяя слова Лоры.

— Правда? У него в самом деле кто-то был?

— Я не следил за ним, но рядом с Натаном постоянно вертелись какие-то девушки. Он никогда подолгу не оставался один.

— Ты сделал все, что мог. Больше ты ничего не можешь сделать, Генри. Езжай домой. Голос у тебя просто жуткий.

Но ему было что делать: у него оставалось три часа до отъезда в Джерси. В кабинете, посередине Натанова стола, тщательно прибранного и освобожденного от других бумаг в отличие от других поверхностей, стояла картонная коробка из-под канцелярских товаров, на которой была пометка: «Вариант № 2». Внутри коробки лежало несколько сотен отпечатанных страниц. Этот второй вариант книги (если это был он), по всей видимости, был оставлен без названия. Однако главы имели наименование: на первой странице каждой главы стояло какое-нибудь географическое название. Генри сел за стол и погрузился в чтение. Первая глава, «Базель», была намеренно посвящена ему.

Несмотря на все, что Генри знал о своем брате, он не мог поверить, что книга, которую он читает, написана Натаном. Весь день он думал о том, не напрасно ли так долго испытывал негодование в отношении брата, жестоко казнил себя за это чувство, ощущал себя несчастным из-за отсутствия эмоций и терзался из-за невозможности простить, но перед ним лежали страницы, на которых его не только выставили в роли нелепейшей личности, но к тому же наградили собственным именем. Каждого персонажа легко можно было узнать по имени: Кэрол, детей, даже Венди Касселман, маленькую блондиночку, которая до своего замужества недолгое время работала у него ассистенткой; даже Натан, который никогда раньше не писал о себе под собственным именем, появился на страницах книги в образе Натана, под своей фамилией Цукерман, хотя почти все в этой истории было либо наглой ложью, либо нелепым искажением фактов. Получалось, что из всех классиков гротеска Натан был самым нечистоплотным, самым гнусным и неразборчивым автором, переплюнувшим всех писателей на свете.

«Базель» повествовал о смерти Генри в результате неудачной операции на сердце, о его изменах, любовных связях на стороне, о проблемах с сердечной деятельностью — о его собственных, а не Натановых проблемах! Пока Натан был болен, он лелеял свое извращенное воображение, он отвлекал свое внимание, веселясь и развлекаясь за мой счет, и творчество стало забавой для него, когда он переделывал и перекраивал мою жизнь на страницах своей книги! Он написал для меня надгробную речь! Это даже хуже, чем «Карновски». В том романе у него хотя бы хватило порядочности (если я нашел правильное слово), чтобы слегка изменить жизнь реальных людей и переставить кое-какие факты (и в этом заключался весь камуфляж, которым он прикрыл нашу семью), но оскорбление уже перешло все мыслимые границы: написанное им выходит за рамки так называемой свободы творчества.

Среди всего, что было чистым садизмом, карательной экспедицией, злостным изобретением, натуральным черным колдовством и что являлось точной копией заметок, перенесенных из его дневников, примерно половину богатства составляли записи, которые Генри вырвал с желанием уничтожить без следа.