А вот кинологов поймать не удалось. У четвероногих коллег была полна пасть других забот. Еще нужно было поговорить с таксистами, не увозили или не подвозили ли они кого по этому адресу.

В ожидании подкрепления Ярнебринг и его напарница сделали все необходимое: поставили ограждение, проверили дом, выход на улицу, двор, дворовые постройки, осмотрели подъезды поблизости, записали номера стоящих на улице машин – а вдруг преступник не успел сесть за руль, и машина, в которой он прибыл на место преступления, так и осталась стоять у подъезда? Постепенно собирались любопытные, надо было с ними поговорить, а потом начать опрос соседей.

Через полчаса они закончили работу – вряд ли кто мог сделать ее лучше, если учесть обстоятельства. Криминалисты все еще не прибыли. Ярнебринг прекрасно знал, кто именно приедет. Знал он и то, что ничего хорошего ожидать не приходится.

2

Четверг, 30 ноября 1989 года,

вечер и ночь на 1 декабря

Бекстрём был мал, толст и примитивен, в то время как Вийнблад тоже мал, но тощ и церемонен, как старая дева. Они замечательно дополняли друг друга, и им нравилось работать вместе. Бекстрём считал Вийнблада трусом и вообще полумужчиной, на него даже не надо кричать, все равно будет делать что прикажут. Вийнблад полагал, что Бекстрём – безмозглый холерик и поэтому идеальный напарник, которым легко манипулировать. Поскольку оба были в своем деле совершенно некомпетентны, профессиональных споров между ними никогда не возникало. Короче говоря, идеальная до неправдоподобия пара.

Инспектор Бекстрём вообще‑то работал в отделе тяжких уголовных преступлений, но поскольку он был холостяк, не имел детей и вечно страдал от отсутствия денег, то пользовался любой возможностью подработать на дополнительных дежурствах. Конечно, от дежурства именно 30 ноября он бы с удовольствием отказался, однако приближалось Рождество, нужны были деньги, так что выхода у него не было. В карманах гуляли сквозняки. Времена тяжелые, и в ближайшем будущем перспектив к улучшению не предвидится.

Ситуация в отделении была еще хуже, чем он опасался. Полиция правопорядка штабелями доставляла каких‑то сопляков, говорливых, как коммивояжеры. Они были уверены, что швыряние камней входит в непременный набор демократических прав, каждую попытку их допросить классифицировали как «полицейское насилие» и грозили сообщить отцу, а отец, как правило, оказывался либо заведующим отделением в психиатричке, либо советником в Министерстве юстиции, либо ведущим журналистом в «Дагенс Нюхетер».

В первой половине дежурства Бекстрёму везло, хотя даже ему при всем его опыте пришлось балансировать, как канатоходцу, прибегая чуть ли не ко всем номерам своего обширного репертуара.

Для начала он заперся в туалете, чтобы полистать «Правдочку» и «Эксцесс», пожалуй, единственное место, подходящее для чтения этого дерьма. Потом пошел вниз и сделал вид, что изучает базу данных криминальных элементов. После этого ему все же пришлось вернуться на рабочее место. Он взял трубку, набрал свой домашний номер и долго что‑то невнятно бурчал, стараясь не замечать надоедливые длинные сигналы. Два орангутанга из пикета стояли в дверях и неотрывно на него глазели. Он махнул им рукой – дескать, уходите, не до вас, а они даже бровью не повели. И как только таких берут в полицию?

В этой ситуации приход дежурного комиссара был подобен явлению ангела. Комиссар был, как обычно, мрачен и зол – тоже, по чести сказать, порядочный сукин сын, но в таких случаях не привередничают.

– Кончай дурака валять, Бекстрём, – сказал комиссар. – У меня есть для тебя убийство. Какой‑то бедняга на Родмансгатан распрощался с жизнью. Все машины в разгоне, так что поедешь с криминалистами.