Я нахмурился. Возможно, в том, что он говорил, была некая логика. Все более и более понятным становилось лишь одно: жизнь среди наибеднейшей бедноты не подготовила меня к подобным сложностям.

И все же я не мог не попытаться понять происходящее своим жалким умом.

— Прошу простить мою неосведомленность, — сделал я еще одну попытку, — но если никто не следит за тем, с какой быстротой расходуются деньги, каким образом Синдбад остается богатым торговцем?

— Подумай хорошенько, о бедный носильщик, — ответил Ахмед. — Тебя никогда не удивляло, почему Синдбад постоянно отправлялся в опасные путешествия?

Замечание Ахмеда было не в бровь, а в глаз. Даже я — глупый, необразованный носильщик, как напомнило мне дитя, — даже я удивлялся, как после всех тех трудностей, о которых шла речь еще в рассказе о первом путешествии, мог здравомыслящий человек снова покинуть Багдад, не говоря уж о том, чтобы сделать это шесть раз.

— Значит, Синдбад должен путешествовать в дальние страны, чтобы поправить свои дела?

— Ах, какая мудреная загадка, раз даже простой носильщик способен разгадать ее! — торжествующе вскричал Ахмед. — Может, благородный Синдбад и неспособен удержать в руках даже динар, но зато ему нет равных в умении покупать и продавать.

— О горе, горе мне! — разнесся по дворцовым покоям голос хозяина. — Неужели все настолько плохо?

Ему ответил другой, более приглушенный голос, слишком тихо, чтобы я мог разобрать слова.

— Хуже? — Голос Синдбада прозвучал громче прежнего. — Но что… — Другой голос ответил столь же неразборчиво. — Но разве это не значит… — вновь воскликнул Синдбад, прежде чем другой голос опять принялся бормотать. — Даже мои любимые… — перебил его Синдбад, теперь уже сдавленно от крайнего волнения. — Не может быть, чтобы это касалось… — снова раздался голос торговца после очередной порции бормотаний. — Нет, нет, только не верблюды!

— Верблюды? — Неизменная ухмылка на вечно улыбающихся губах Ахмеда, казалось, застыла в нерешительности. — Это даже хуже, чем я думал.

Тут мой хозяин вышел во внутренний двор, но внешне он изменился настолько, что я не узнал бы его, если бы следом за ним не тащился верный Джафар, продолжающий бормотать, как я теперь понял, извинения. По благородному лицу торговца струились слезы, он разорвал свои великолепные одежды во множестве мест, так что они теперь представляли собой не более чем шелковые лохмотья. Его слуга, казалось, почти обезумел, голос его звучал то громче, то тише, он заламывал руки в старческих пятнах.

— Так виноват, — уловил я, прежде чем голос Джафара снова стих настолько, что слов стало не разобрать, но потом: — Знаете, сколько на это нужно денег… — И немного погодя: — Просто огромные суммы. — И еще: — Никто не мог предвидеть внезапный рост стоимости яиц птицы Рух, особенно учитывая экономические колебания…

Синдбад Мореход внезапно остановился, когда его взгляд вновь упал на меня.

— Ох, мой тезка видит меня в таком состоянии! — Он смущенно взмахнул шикарными лохмотьями, бывшими некогда его одеждой. — Знай же, что все мое богатство исчезло, так что я теперь так же беден… — Торговец заколебался и пару мгновений разглядывал меня. — Ну, может, не так беден, как некоторые. Тем не менее все мое состояние исчезло, — он всплеснул руками, — и мне придется расстаться даже с кольцами на своих пальцах, чтобы расплатиться с кредиторами.