— Мне то же, что Василию Павловичу, — сказал я в ресторане, куда Аксенов пришел первым.

— Я пью водку, — показал Аксенов.

Вот черт. А я думал, что он, с его спортивным образом жизни, потребляет исключительно красное для здоровья.

— Да там одно время врачи рекомендовали повоздерживаться… — пояснил он.

Лицо его выражало готовность к доброте. Характернейшей чертой Аксенова в жизни была постоянная внутренняя улыбка.

— Я по твоим рассказам на филфаке курсовую писал, — сказал я.

— Что ж там можно было написать, — сказал он. — Интересно было бы почитать.

— В дипломе у меня была глава по «Завтракам сорок третьего года» — как пример контрапункта в новеллистике.

— А какой там контрапункт?..

— Ну там же идут две временные линии параллельно: они сидят в вагоне-ресторане — и враждуют долгие месяцы в школьном военном детстве.

— Ну, если так…

Рассказы Аксенова были категорически нетрадиционны в советской литературе. («Советская» — это была русская советского периода. Нерусские того же периода назывались «литературы народов СССР». Русская заграничная литература — официально не существовала.)

«У нас в Рязани

Грибы с глазами:

Их едят —

А они глядят», —

сказал я. — «Дикой» — поразительно гениальный рассказ, один из лучших, которые я вообще читал. Два варианта судьбы. Оба правы. И оба утопичны. Оба преследовали недостижимые цели. Один строил коммунизм, другой — вечный двигатель. И через неявную иллюзорность созданного в сарае вечного двигателя — подразумевается невозможность якобы реальной коммунистической утопии. А можно и наоборот: если один земляк создал вечный двигатель — так и другой создал справедливое счастье на Земле, которое раньше считалось невозможным. И вся эта дуалистичность бытия закольцована народным стихом, превращаясь в фольклорную байку.

— Вот ты как это понял, — с растяжкой сказал Аксенов, хмыкнул и помолчал.

— А разве не так?.. — спросил я утвердительно.

— Можно, наверное, и так, — согласился он.

— А ты сам разве не этот смысл имел в виду?.. — немного растерялся я, ожидавший естественного согласия с оттенком похвалы за мое глубокое понимание авторского замысла.

— Да как тебе сказать… — протянул он своим сипатым улыбчивым голосом. — Когда пишешь — ни о чем таком ведь не думаешь. У тебя есть какое-то положение вещей, какое-то их развитие… образы возникают, характеры, разговоры. А вот об этих идеях, что ты говоришь, — это, наверное, так, но это уже возникает, значит, само, если ты все правильно почувствовал и написал. Я в «Диком» писал просто о двух людях, ровесниках, с диаметрально противоположными судьбами, и каждый по-своему прав. А если ты там еще что-то увидел — ну, наверно неплохо получилось.

— Поразительно, — неумно пробормотал я, чтоб что-то сказать. — А в «На полпути к Луне» — кроме того, что это и полпути к счастью, и ни туда и ни сюда, — ты никак не имел в виду названием, что «отправить на Луну» — это один из эвфемизмов «расстрелять», типа «в штаб Духонина» или «в Могилевскую губернию»?

— Да нет конечно!

— Я всегда хотел спросить: «Такой же я, как и все, только, может… — и, медленно растягивая в улыбке губы, Кирпиченко произнес гадость».