– Сегодня не так много писем, – сказала она. – Всего четыре.

– Важно не сколько их, а что в них, – ответила Изабелла, разбирая пришедшую корреспонденцию. – Так. Из Нью-Йорка, Мельбурна, Лондона, Эдинбурга.

– Эдинбургское – чек за рыбу, – уверенно заявила Грейс. – Вы его только понюхайте. Они выписывают чеки в маленькой комнатке позади магазина. Руки у них в это время еще пахнут рыбой, так что уж чек из рыбного узнаешь сразу.

Изабелла поднесла к носу плоский коричневый конверт.

– Да, вы, пожалуй, правы, – признала она. – В прошлом любили посылать надушенные письма. Одна моя тетушка пользовалась какими-то фантастическими духами. Ребенком я обожала получать ее письма. Не думаю, чтобы сейчас они доставили мне удовольствие.

– Что нравилось в детстве, непременно понравится снова, – изрекла Грейс. – Девочкой я была без ума от рисового пудинга. Потом терпеть его не могла. А теперь снова вошла во вкус.

– По-моему, что-то подобное отмечал и Лин Ютань, – задумчиво проговорила Изабелла. – Ведь он задал вопрос: что такое патриотизм, как не любовь к тем лакомствам, что радовали нас в детстве?

– Да уж, сначала жратва, потом этика – так это и есть, – засмеялась Грейс.

– Брехт… – начала Изабелла, но успела остановить себя. Взяла письмо с нью-йоркским штемпелем, вскрыла конверт и погрузилась в чтение.

Грейс наблюдала. Какое-то время длилось молчание, а затем Изабелла пояснила с улыбкой:

– Это письмо очень важное, Грейс. Оно от профессора Эдварда Мендельсона, литературного душеприказчика У. X. Одена. Я писала ему – и вот он ответил.

Грейс тут же прониклась важностью сообщения. Сама она не читала Одена, но много раз слышала, как хозяйка цитирует его стихи. «Как-нибудь почитаю его», – говорила она не раз, но они обе сомневались в этом. Поэзия не была коньком Грейс.

– Я сообщила ему об идее, пришедшей мне в голову, – продолжала Изабелла. – В одном из стихотворений Оден использует образ, очень похожий на бернсовский. Там, где в начале говорится: «Любовь, как роза, роза красная», Бернс пишет: «Пока моря не высохнут до дна». Помните?

– Конечно, – кивнула Грейс. – Мне нравится эта песенка. Кеннет Мак-Келлар отлично ее поет. Слушая это, я в него просто влюбилась. Но, должно быть, в него была влюблена тьма людей. Как в Пласидо Доминго.

– Я, по-моему, не влюблялась в Доминго, – откликнулась Изабелла. – Непростительное легкомыслие!

– Но Оден-то при чем? У него разве есть что-то общее с Бернсом?

– Видите ли, юношей он недолгое время учительствовал в Шотландии. Преподавал в закрытой школе в Хеленсберге и, скорее всего, учил мальчиков стихам Бернса. В то время все школьники учили наизусть стихи Бернса. Жаль, что сейчас этого не делают. Вы в школе учили Бернса? Я учила.

– И я. Затвердила наизусть «К мышке» и половину «Тэма О'Шентера»

– А «При всем при том…»?

– Да, – ответила Грейс, и женщины посмотрели друг другу в глаза.

Вот что нас связывает навек, подумала Изабелла. Несмотря на свои привилегии, несмотря на все то, что я получила без всяких усилий, я спаяна с моими соотечественниками данным нам Бернсом чувством общности. Мы равны. Ни один не значительнее другого. Мы равны, и именно так должно быть, только такие связи нерушимы – и других не надо. И поэтому когда вновь, после сотен лет, торжественно открывали шотландский парламент и какая-то женщина, встав, вдруг запела «При всем при том…», редкое сердце не отозвалось на эти строки.