Кто это? Лица не увидел.

«Неужели зенки форшманули? — с ужасом подумал Бурьян. — Как тогда дышать? Уж лучше б кентель оторвали сразу, чем так», — заскребло на душе и позвал:

— Кенты!

— Нет их здесь! — отозвался голос рядом. Чужой, незнакомый.

— Где я? — испугался Бурьян, не сумев пошевелить руками.

— В больнице.

— Один?

— Да. Тут ты один. Здесь бокс. Тебя ночью сюда перевели. Кончался. Думали, не откачаем, не отдышишься больше. И теперь под капельницей лежишь. Как мумия. Весь в бинтах. От макушки до ног. Весь в проломах и переломах. Всю ночь хирурги тебя сшивали. Собирали по частям. Говорили, дня три в себя не придешь. А ты, гляди, ожил. Здоров, черт! Благодари Кравцову за спасенье. Это она всех на ноги подняла. Заставила тебя выходить, вернуть в свет. Не то бы еще в полночь — концы отдал.

Бурьян слушал молча. А потом спросил говорившего:

— Ты-то кто будешь?

— Санитар я. Вместо сиделки около тебя нахожусь.

— Зэк или вольный?

— Вольный. Зэков в бокс не допустят. Не поверят. Да и какая тебе разница сейчас? Твои уверены, что ты умер. Клиническая у тебя была…

— А это что?

— Клиническая смерть? Это начало настоящей. Очень недолгое. Минуты две, от силы — три. Хорошо, что все на месте оказались. Не успели уйти. Не то уже облили б тебя известью и сожгли во дворе тюрьмы, — продолжил голос.

Бурьян услышал, как скрипнула открывшаяся дверь. Кто-то вошел.

— В себя пришел. Уже говорит. Пить просил. Я дал

ему.

Бурьян почувствовал, как его руку смазали спиртом, сделали укол. И тут же отступила боль. Он снова провалился в сон. Очнулся и целиком пришел в себя лишь через три дня. Услышал голоса рядом. Но слов не мог разобрать. Говорили тихо, шепотом.

Бурьян пошевелил рукой. Двигается. Ноги почувствовал. Голова еще болела, но терпимо.

Собрав себя в комок, осознал, что самое плохое уже позади.

— Борис, как чувствуешь себя? — послышался голос совсем рядом.

— Дышу, — попытался открыть глаза. Но не получилось. Голова оказалась сплошь перебинтованной.

— Выздоравливайте! А то тут женщины вами интересуются. Не терпится им увидеться. Соскучились. С утра до вечера звонки сыпятся. Надо же их порадовать, доказать, что не рохля — мужчина! В полном сборе! — смеялся человек.

— Кто спрашивал? — перебил Бурьян.

— Ирина Кравцова! Самая красивая женщина Охи!

Бурьян, скрипнув зубами, отвернулся к стене. Во сне чего не бывает. Но в реальной жизни все иначе. Кто из фартовых пожелал бы себе на ночь в постель вместо привычной, покладистой шмары следователя городской прокуратуры? Да такого свои же законники голыми руками в параше утопят.

Бурьян себе такого никогда не пожелал бы. К тому же о Кравцовых, после побега, он немало наслушался в тайге от своих и блатарей, от ханыг и шмар.

Едва узнав у Бурьяна, кто вел его дело, охинская шпана сказала:

— Вовремя ты смылся.

— Ох и повезло тебе, что слинял!

— Эта баба умеет расколоть до самой жопы. Простухой прикинется, лаптем. А потом до мудей в процессе вывернет. Каждое показание в обвиниловку впишет.

— Она не гляди, что по годам зеленая. У ней пахан в советчиках. Сам колымский дьявол! Ухо востро с ней держат.

А фартовые отозвались короче:

— Хоть с мусорами она не кентуется, но хавает из одного общака. Потому не в чести у нас эта кодла. Стерегись их клешней.

И Бурьян вскоре переболел Ириной. Чем-то она пришлась ему по душе. Может, потому, убегая из милиции, не убил ее, увидев, что оглушена, не воспользовался случаем — прикончить.