Поэт сам подсказал присутствовавшим направление игры, обозначив римскими цифрами имена «Катерина I», «Катерина II», «Катерина III» и «Катерина IV». Они составили как бы стержень списка, появившегося в Альбоме Ушаковых.

Выделив в перечне женщин имя «Катерина», Пушкин дал понять, что имя хозяйки дома — его бывшей невесты — роковое для него имя, которому он остался верен среди всех своих увлечений.

Можно ли объяснить наличие в главном списке четырёх Катерин тем, что женщины с этим именем внушили поэту глубочайшие чувства? Ответ очевиден. Этого требовали правила затеянной хозяйкой (Екатериной) игры. Надо иметь в виду также, что после века Екатерины Великой это имя стало самым распространённым в России.

«Дон-Жуанский список», — писал Ю.М. Лотман, — «создавался, видимо, с хохотом и той бравадой, в результате которой П(ушкин) бывал „Вампиром именован“».

Согласиться с такой трактовкой невозможно. Бравада и громкий хохот были бы уместны в обстановке мужской пирушки, но никак не в обществе барышень Ушаковых. Пушкин дорожил привязанностью Екатерины Ушаковой и потому допускал поразительную откровенность в затеянной ею игре. Мера его откровенности была несовместима с бравадой.

Исповедуясь перед Ушаковой, поэт старался не пропустить имена девушек, которыми он увлекался. В их число попали семь барышень безупречного поведения — Екатерина Бакунина, Екатерина Раевская и Пульхерия Варфоломей, Евпраксия Вульф-Вревская, Екатерина Ушакова, Анна Оленина, Наталья Гончарова.

Почти все перечисленные девицы на выданье отвергли Пушкина, или во всяком случае, не ответили на его чувства. Любовные неудачи доставляли ему страдания.

Поэт поклонялся своим «идолам», обладавшим, по общему правилу, красивой внешностью. Что касается наружности самого Пушкина, то о ней судят по его портретам, принадлежавшим кисти известных художников. Эти последние, будучи пленены поэзией и личностью Пушкина, старались в первую очередь передать его духовный мир. Поэт имел все основания сказать, что портретисты льстят ему. На портрет, написанный Кипренским, поэт отозвался стихами:

О своей внешности Пушкин отзывался без всякого снисхождения: «Потомок негров безобразный» (1820 г.). Возражая против намерения известного скульптора лепить его бюст, поэт ссылался на своё «арапское безобразие».

Внутренний мир Пушкина был исполнен гармонии. Отзывы современников о внешности поэта не допускали двух толкований. Познакомившись с Пушкиным, Долли Фикельмон пометила в Дневнике: «…невозможно быть более некрасивым — это смесь наружности обезьяны и тигра; он происходит от африканских предков и сохранил ещё некоторую черноту в глазах и что-то дикое во взгляде»; рядом с красавицей женой «его уродливость ещё более поразительна». Современники считали Долли провидицей. Её наблюдательность была исключительна. По словам Долли, Пушкин был не просто некрасив, а некрасив сверх всякой меры. Фрейлины и цыганки, женщины, принадлежавшие к разным сословиям, одинаково отзывались о внешности поэта. Цыганка Таня из московского хора при виде Пушкина сказала подругам: «…гляди, как нехорош, точно обезьяна!»

Однако внешность поэта преображалась, когда разговор увлекал его или на него находило вдохновение.

Поэт прощал «идолов», которые отказывали ему во внимании из-за его некрасивой внешности. Но непонимание поэзии, её гармонии и красоты лишало его спокойствия. Равнодушие избранниц к стихам дало Пушкину пищу для некоторых обобщений, касавшихся всего женского рода. «Природа, одарив их (женщин. — Р.С.) тонким умом и чувствительностью… едва ли не отказала им в чувстве изящного. Поэзия скользит по слуху их, не достигая души; они безчувственны к её гармонии».

За год до визита к Ушаковым поэт писал:

Примерно такое настроение владело «Дон-Жуаном», когда московские приятельницы решили развлечься, склонив его к исповеди.