Потребность в такого рода тайне во многих случаях столь велика, что внушает мысли и действия, за которые невозможно отвечать. Чаще всего за всем этим стоит не произвол и надменность, а какая-то неясная самому индивидууму dira necessitas, какую унаследовали люди с тяжким долгом перед судьбой и которая, возможно, впервые в жизни показывает ему ad oculos существование в его собственных владениях, где он мнил себя господином, чего-то сильного и чуждого ему.

Наглядным примером является история Иакова, который боролся с ангелом и, получив рану в бедро, избежал тем самым смерти. Но тот Иаков был в выгодном положении, ибо всякий верил в его историю. Какого-нибудь нынешнего Иакова встретили бы лишь многозначительными улыбками. Он предпочтет лучше не рассказывать о подобных происшествиях, особенно если должен составить частное мнение о посланнике Яхве. Тем самым он nolens volens вступает во владение некоей не подлежащей обсуждению тайной и удаляется из круга коллективности. Естественно, что его «reservatio mentalis» все-таки станет явной, если ему не удастся лицемерить всю свою жизнь. Но неврастеником станет каждый, кто попытается разом преследовать обе цели — индивидуальность и возможность приспособить себя к коллективности. Такой «Иаков» не согласится, чтобы ангел оказался сильнее, ибо еще никто не слышал, чтобы ангел тоже захромал хоть немного.

Таким образом, кто, побуждаемый своим даймоном, решится сделать шаг за пределы промежуточных ступеней, тот поистине достигнет «нехоженого, недоступного», где его не поведет ни единый надежный путь, где ни единый дом не раскинет над ним свой спасительный кров. Не найдется также никакого закона, если он вынужден будет очутиться в такой ситуации, которую не предусмотрел (например, коллизию долга), от чего так просто не отделаешься. Обычно экскурсия в «no man's land» длится лишь до тех пор, пока коллизия такого рода не заявит о себе, и скорехонько оканчивается, как только ее удалось почувствовать загодя. Если затем кто-то пустится наутек, я не могу поставить это ему в вину. Но и то, что он собственную слабость и малодушие вменит себе в заслугу,— этого я тоже не одобряю. А поскольку мое презрение не доставит ему в дальнейшем никаких неприятностей, я могу спокойно высказать его.

Если кто-либо отважится разрешить коллизию долга исключительно на свою ответственность и перед судьей, день и ночь занимающимся этим, то в этом случае он попадет в ситуацию «одиночки». Он владеет тайной, которая не терпит никакой официальной дискуссии,— хотя бы потому, что он сам поручил самому себе и нелицеприятное обвинение, и упорную защиту,— и ни один духовный или светский судья не смог бы вернуть ему возможность спокойно спать. Если бы он уже не был сыт по горло такими решениями, то никогда не пришел бы к коллизии долга. Последняя всегда предполагает обостренное понимание ответственности. Но именно эта добродетель — из тех, которые запрещают ему признать принятое коллективом. Потому суд внешнего мира переносится во внутренний, где решение будет принято при закрытых дверях.

Но такая защита придает индивидууму несвойственную ему прежде значительность. Тут не одно лишь известное и социальное определение Я, но и приговор о том, чего оно стоит само по себе.