Изменить размер шрифта - +
У вас на Западе его нет. Он производится однрй восточно-германской фирмой, происходящей еще от донацистского картеля. В действительности он делается… — Она помедлила. Она раздумывала, стоило ли продолжать. — Они делают его исключительно для меня, — сказала она наконец.

Лиля рассказала ему, как препарат производится:

— Павловский институт в Нью-Москве сделал шестимесячный анализ моего мозгового обмена, чтобы выяснить, что можно сделать, чтобы улучшить его. Они вычислили эту химическую формулу, она была ксерокопирована и передана «А.Г. Хеми». И «А.Г. Хеми» производит шестьдесят полуграновых таблеток формофана для меня каждый месяц.

— И что происходит?

— Я не знаю, — сказала осторожно Лиля.

Он испугался. За нее. За то, что они сделали — и могли бы сделать в любое время, когда захотят.

— Вы не замечаете никаких проявлений? — спросил он. — Вы не замечаете никаких проявлений? — спросил он. — Более глубокое проникновение в состояние транса? На более длительное время? Меньше побочных эффектов? Вы должны заметить хоть что-нибудь. Улучшение ваших эскизов. Должно быть, они дают вам его, чтобы улучшить ваши эскизы.

— Или спасти меня от смерти, — сказала Лиля. Его внутренний страх стал еще более острым.

— Почему от смерти? Объясните. — Он старался говорить тихо, чтобы не выказывать никаких чувств, чтобы голос звучал совершенно естественно. — Даже если принять во внимание квазиэпилептоидную природу…

— Я очень больной человек, — перебила Лиля. — Психически. У меня, как они называют это, «депрессии». Но это не депрессии, и они это знают. Вот почему я провожу, и всегда буду проводить много времени в Институте Павлова. Меня очень сложно держать в нормальном состоянии, Ларс. Все очень просто. Это продолжается каждый день, а формофан помогает. Я принимаю его. Я с радостью принимаю его, потому что я не люблю «депрессии» или как там они называются. Вы знаете, что это? — Она быстро наклонилась к нему. — Хотите знать?

— Конечно.

— Я однажды понаблюдала за своей рукой. Она высохла и отмерла, и стала словно рука трупа. Она сгнила и превратилась в пыль. Затем тоже самое произошло со всей мной. Я перестала жить. А потом — я снова стала живой. Но уже по-другому, как будто в следующей жизни. После того, как я умерла… Скажите же что-нибудь. — Она замолчала.

— Ну что ж, это должно заинтересовать уже существующие религиозные учреждения.

Это было все, что Ларс мог придумать в тот момент. Лиля спросила:

— Как вы думаете, Ларс, мы вдвоем, можем сделать то, что они хотят? Можем мы предложить им то, что они называют «духовным ружьем?» Ну, вы понимаете. Я не хочу называть это, настоящее оружие?

— Конечно.

— Но откуда?

— Из того места, которое мы посетим. Мы как будто примем псилоцибин. Который напоминает, как вы знаете, адреналиновый гормон эпинефрина. Но мне всегда нравилось думать об этом, как будто мы принимаем теонанакатил.

— Что это такое?

— Это слово ацтеков. Оно значит «тело господне». — Он объяснил: — Вам он известен под именем алкалоида. Мескалина.

— А мы с вами посетим одно и то же место?

— Вероятно.

— А где это, вы говорили? — Лиля откинула голову в ожидании, слушая и глядя. — Вы не сказали. Вы не знаете. А я знаю.

— Тогда скажите.

— Я скажу, если только вы примете формофан, — сказала она.

Быстрый переход