Лишь тогда, оставшись в одиночестве, она снова возвратилась к фотографиям. На этот раз Дуня их рассматривала. Они действительно было очень красивыми. Мужская спина, рассыпавшиеся по женским плечам волосы. Прикосновения. Взгляды. Очень интимные фотографии. Каждый кадр – любовь.

За дверью кабинета стали слышны голоса. Студия вновь наполнялась жизнью, но Дуняша этого не замечала. Она разглядывала ключ на полу между телами, редкие веснушки на собственной щеке, Ванины руки.

Сам он возвратился с чашкой чая, которую поставил перед Дуняшей.

– Хотел добавить коньяку, но вовремя вспомнил, что ты за рулем.

– Ты прав. Это необыкновенные фотографии, – Дуня подняла глаза.

– Вообще-то… – Иван слегка прокашлялся, – есть еще.

Она не донесла чашку до рта. Рука так и замерла на полпути. Ну ведь врун же!

Ваня взял со стола большой пакет и положил его на клавиатуру перед Дуняшей. Дуня все же сделала пару глотков, прежде чем открыть конверт. Как раз сосчитала до пяти. Слегка успокоилась.

Внутри оказались портреты. Те самые – с герберой. Работы были графичными, почти только черно-белыми. И очень естественными. Дуня сказала бы, что им присущ минимализм. Белый фон, молодая женщина, притаившаяся в уголках ее губ улыбка, легкий беспорядок в прическе и ярким желтым пятном – цветок, похожий на большую ромашку. В конверте лежало порядка семи фото. Разных. И абсолютно изумительных. Она внимательно рассматривала каждое. И вдруг, откладывая в сторону очередной портрет, наткнулась… на два авиабилета. В Париж. И один из них был на ее имя.

Дуня долго безмолвно смотрела на билеты, пытаясь осознать очевидное. Но оно было таким невероятным, что все же захотелось уточнить:

– Это в Париж?

Ваня кивнул. Он забрал из ее рук билеты и оставшуюся фотографию и поднял Дульсинею на ноги. Они оказались очень близко друг от друга.

– Этот город, – тихо сказал он на ухо, – обязательно надо смотреть в четыре глаза и обойти в четыре ноги. У нас с тобой как раз полный комплект.

Вместо ответа Дуня уткнулась лбом в его плечо и озвучила вопрос, который задавала сама себе раз пятьдесят за последний год, а может, даже сто. Вопрос, ставший уже риторическим:

– Господи, откуда ты взялся, автостопщик?

– Неважно, откуда я взялся, важно, где я сейчас. А я сейчас тут, – Иван обнял прижавшуюся к нему Дуню. – А через три недели буду в Париже. Вместе с тобой.

На последней фразе Дуняша уловила чуть вопросительную интонацию и закивала головой. Совсем как тогда – в выставочном зале.

– Да, вместе со мной, – обняла в ответ, а потом, чуть помолчав, добавила: – Мне неважно, где я сейчас. Но очень важно с кем. С тобой я поеду даже автостопом. Только… я хочу быть твоей финальной остановкой.

– Договорились, – он прижался щекой к ее макушке. – Правда, боюсь, на взлетную полосу автостопить нас не пустят, поэтому полетим законным путем, Дульсинея моя.

* * *

В Париже была весна.

Есть вещи, изначально и идеально созданные друг для друга. Как Париж и весна. Или как молодой мужчина в белой рубашке, черных брюках, остроносых туфлях – и фотоаппарат в его руках. Человек и камера составляют единое целое. У них имеется одна общая цель – темноволосая девушка в клетчатой рубашке, джинсах и проказливых кедах в сердечки, которая пестрым пятном ярко выделяется на фоне темной готической громады Нотр-Дам-де-Пари. И мужчина никак не может перестать фотографировать ее. Не Парижскую Даму, а свою собственную Прекрасную Даму. Но он все-таки оторвался от видоискателя, и она тут же подбегает, берет за руку, прижимается плечом к плечу.