– Я точно знаю, что ты этим не занимаешься, – сказал Орсино, лысина которого сверкала в лучах света, исходившего от многочисленных лампочек компьютера.

– Нет. И не пыталась… В более скромных масштабах это означает возможность сверления отверстий в самых прочных материалах, резания отрезков заданного размера, их теплообработки, сварки и разметки. Можно удалять и сплавлять столь крошечные участки материи при столь быстрой подаче тепла, что окружающие место обработки участки не успеют нагреться до окончания процесса, что позволяет производить операции на сетчатке глаза, на зубной эмали и так далее. И, конечно, нельзя не упомянуть о том, что лазер может служить колоссальным по мощи усилителем, способным с прицельной точностью увеличивать мощность слабых сигналов.

– Зачем ты рассказываешь все это? – удивленно спросил Беркович.

– Чтобы подчеркнуть: все эти свойства лазера могут быть применены в той области, где я работаю – в нейрофизиологии.

Тут она, видимо, занервничала и резким движением пригладила пышные каштановые волосы.

– В течение десятилетий, – сказала она, – мы имели возможность замерять тончайшие, зыбкие потенциалы мозга и регистрировать их в виде энцефалограмм. Мы умеем различать альфа-волны, бета-волны, дельта-волны, тета-волны; мы регистрируем различные их варианты в разное время, в зависимости от того, закрыты или открыты глаза обследуемого, спит он или бодрствует. Но информация, получаемая нами при таком обследовании, крайне ограниченна.

Беда в том, что мы принимаем сигналы десяти миллиардов нейронов в самых разнообразных комбинациях, Это равносильно тому, чтобы слушать разговоры всех обитателей Земли одновременно, причем на громадном расстоянии, и пытаться при этом понять смысл отдельных слов. Что невозможно. Мы в состоянии уловить только самые основные, кардинальные процессы, типа мировой войны, если продолжить сравнение с земным шаром, судить о которых можем лишь по изменению общей картины. Но не более того и не точнее. Таким же образом энцефалография указывает нам лишь на самые серьезные изменения мозговой функции, типа эпилепсии.

А теперь давайте предположим, что есть возможность ощупать мозг тончайшим пучком лучей лазера, клетку за клеткой, и так быстро, что ни одна из клеток не успеет ощутить подъема температуры. Микроскопические потенциалы каждой клетки при обратной связи могут быть приняты лучом лазера, усилены и зарегистрированы. Вследствие этого мы станем обладать новым методом исследования – лазероэнцефалографией, которая принесет нам в миллионы раз больше информации, чем обычная энцефалограмма.

– Неплохая мысль, – кивнул Беркович. – Но всего лишь мысль.

– Больше чем мысль, Джим. Я уже пять лет работаю над этим, вначале только в свободное время, а теперь я ничем другим и не занимаюсь. Именно это беспокоит наш директорат, поскольку я давным-давно не отчитываюсь о проделанной работе.

– И почему же?

– Потому что я добралась до точки, где результаты выглядят… просто безумными.

Она отодвинула в сторону ширму, за которой оказалась клетка, а в ней сидела пара очаровательных мартышек с печальными глазками.

Беркович и Орсино переглянулись. Беркович коснулся пальцем кончика носа.

– То-то мне показалось, что тут чем-то пахнет.

– На что они тебе, Дженни? – поинтересовался Орсино.

Беркович сказал:

– Я, кажется, догадываюсь. Ты сканировала мозг мартышек, Дженни?

– Начала я не с них, с гораздо более низкоорганизованных животных.

Дженни открыла дверцу клетки и взяла на руки одну из мартышек, похожую на маленького старичка, родившегося с врожденными дефектами.