Густые, сросшиеся на переносице брови Домны Петровны сдвинулись.

— Говори что хочешь, сынок! Тебе положено сегодня всякую чепуху молоть. Стерплю.

— Скажу!… — Он хлопнул ладонью по столу. — Не ко времени и не к месту воскрес Дорофей Глебов. Назад уползай, зачумленный! Туда, откуда явился, — в ночь, в свою жабью дырку.

— Чего несешь?

— Дело говорю, матунюшка! Чернотой своей вашу белизну покрою, если останусь тут. Ославлю на весь Дунай. Верить вам везде перестанут. Гордея и Аверьяна студенчества лишат. Мавру из депутатов вышибут. Вот что я порешил. Не судьба мне жить с вами под одной крышей. Скроюсь. Уйду в плавни и буду там доживать свой постылый век. Ниже болотной травы, тише стоячей воды.

— Тошно слушать непутевые речи. Ну и дремучий же ты, Дорофей. Не такие на Лебяжьем люди, как ты думаешь. Нету их, вывелись.

— Брось, мама! Не уговоришь. Не будет вам со мной счастья.

— Не из пугливых мы. Пожили в счастье, поживем и в несчастье. Потеряем в одном месте, найдем в другом. — Она положила на плечи Дорофея легкие коричневые руки. — Я вот что порешила, сынок!… Сегодня пойдешь к пограничникам. Покормлю, напою и провожу. Явись и скажи: беглый я, границу перешел. Помилуют. По указу.

Дорофей стоял у стены, словно пригвожденный. Глаза закрыты, ввалились. Лицо осунулось, посерело. Морщины стянули лоб, щеки.

— Нечего тебе ждать. Иди и винись! — твердо говорила мать. — Иди! Да ты слышишь, что говорю?

Он медленно кивнул отяжелевшей головой.

— Слышу, — не открывая глаз, выдавил он сквозь зубы. — Мама, а если… если я не пойду.

Домна Петровна долго не отвечала. Крепко сжав темные губы, с мучительной болью вглядывалась в сына.

Она тихонько, ласково погладила его по небритой щеке.

— Если не пойдешь… я сама поклонюсь властям и скажу: ждет вас мой сын, приходите!

— Эх, матунюшка!… Кланяйся! Да живее, а то, чего доброго, раздумаю виниться.

Дорофея Глебова на быстроходном катере доставили в райотдел КГБ.

Многое он рассказал!… Демонстрировал снаряжение подводного диверсанта. Давал характеристики тем участникам операции «Цуг шпитце», которых хорошо знал.

Не забыл Дорофей упомянуть и «Мохача», старого друга Сысоя Уварова, который должен пожаловать к нему в гости в скором времени.

— «Мохач»? — спросил Шатров. — Кто он такой? Откуда и когда его должен ждать Уваров? Какие у него задачи?

Дорофей виновато посмотрел на чекистов.

— Ничего больше не знаю. Мой шеф доверил мне эту тайну в самый последний момент, перед высадкой.

— И он не сказал вам, не намекнул, что вы будете взаимодействовать с этим «Мохачем»?

— Нет, не говорил и не намекал.

— А может быть, это подразумевалось?

— Нет, и не подразумевалось. Я понял так, что у Сысоя Уварова с «Мохачем» будет особый контакт и особые дела.

— А какие?

— Не знаю. Могу только гадать.

— Ну погадайте! — улыбнулся Шатров.

— Таким, как он, этот «Мохач», всегда наш брат, черная кость, дорогу в трудных местах прокладывает. Мы пробуем, а они, принцы, доделывают, вершки снимают. Главное дело должен сделать не я, а он, «Мохач». Наверняка.

— И какое же это главное дело?

— Не знаю. Вам виднее, что у вас тут на Дунае самое дорогое.

— Для нас все здесь самое дорогое, — сказал Шатров.