— Так бы и говорил… Для плавней прислал.

«Плавни?… Почему деньги нужны для плавней? Дорофей об этом ничего не говорил. Не знает, видимо. Кто там в плавнях?»

Черепанов вдавил в землю недокуренную сигарету.

— Потом потолкуем. Сейчас нырну, а то скоро светать начнет. Да, кстати. Велено тебе ждать еще одного гостя… «Мохача».

— «Мохач»?! — Хотел и не мог скрыть Уваров своей радости. Видно, давно любезен его сердцу этот человек.

Черепанов натянул на голову капюшон с маской, неслышно, как тень, вошел в воду, исчез.

Пока он блуждал под водой, Сысой Уваров на всякий случай исследовал содержимое его рюкзака. Пистолет, Запасные обоймы к ним. Гранаты, обыкновенные штиблеты. Холщовые мешочки, набитые чем-то твердым, кажется взрывчаткой. Пачка денег. Сигареты. Карты. Моток какого-то особого тонкого электрического шнура. Маленький фотоаппарат. Фляга, обшитая сукном. Небольшие кусачки. Слесарный разводный ключ. И еще какие-то непонятного назначения предметы.

На поверхности Дуная, почти у самой кромки берега, заросшего ивняком, показалось черное пятно.

Ныряльщик вышел на берег, держа в руках металлическую сигару, величиной с доброго сома, с якорьком на тросе.

— Держи! — глухо, из-под маски проговорил подводник.

Сысой Уваров нерешительно поднял руки и сейчас же опустил их.

— Держи, не бойся! Пока безопасная. Взрывные головки в рюкзаке.

Тяжелая мина легла на мягкие дрожащие руки «Белуги».

— Неси домой! Спрячь, а я тем временем вторую достану.

Осторожно, птичьими шажками двинулся Уваров к дому, держа на вытянутых руках увесистый, мышиного цвета снаряд.

Отнес. Спрятал. Вернулся.

Ныряльщик вылез из воды. Положил вторую мину на траву, снял маску, глубоко вздохнул.

— Вот и все дела! Тащи, Сысой! И рюкзак прихвати.

Уваров сделал еще один рейс.

Вернувшись, он увидел Ивана без резинового комбинезона. На нем был толстый теплый свитер, штаны в обтяжку, белые шерстяные носки. Резиновая шкура, баллончик с кислородом, маска и башмаки со свинцовой подошвой валялись на траве.

— Ну, друг, теперь веди в свою избушку.

Прихватив снаряжение, отправились в дом.

Спертый, сырой дух подземелья ударил в лицо Дуная Ивановича, когда он открыл дверь хижины бакенщика.

Два скособоченных оконца, закрытые дерюгами. Нары с охапкой сена. Потолок в многолетней копоти. На ржавой проволоке висит керосиновая, с ржавым жестяным кругом лампа. Пол земляной, в выбоинах и буграх. На столе, кое-как сколоченном из досок, недоеденная рыба, вареный картофель, буханка покупного хлеба. В утробе русской печи синеют угарные угольки.

Дунай Иванович покачал головой.

— Ну и ну!… Тут, брат, и человеком не пахнет. Логово! И как ты здесь только существуешь, ума не приложу!

— Существую. — Уваров выкрутил фитиль лампы, загремел печной заслонкой. — Доволен, слава Христу. Не жалуюсь. Не выпрашиваю лучшей жизни.

— Детей нет?

— Холостяк.

— Почему не женишься?

— Двадцать пять лет не ищу невесты. — Уваров пошевелил толстой отвисшей губой. Улыбку изобразил. — На том свете женюсь.

— Ты это серьезно?

— Куда уж серьезнее!…

— Принципиальный женоненавистник?

— Чего?

— Жен, говорю, ненавидишь.

— Без жены легко жить, если с Христом обвенчан.

— Ну, знаешь!… Я вот с малолетства обвенчан с ним, а все-таки…

Сказал и сразу пожалел.