Он перелистывал страницы и удивлялся, как безупречно Ральф вел свои записи. Они были ясными, точными и почти болезненно педантичными. Брейд помнил старые, исписанные неразборчивым почерком тетради Кэпа Энсона, с материалами для его диссертации. Ральф перещеголял в тщательности даже этот идеальный образец.

Ну конечно, порадовался Брейд, эту работу можно продолжить. Ральф так подробно разъясняет свой метод, будто предназначает записи для читателя, обладающего лишь зачатками элементарных знаний. («Может, он был обо мне именно такого мнения», — виновато подумал Брейд.)

Ну что ж! Будем последовательны! Примемся за дело без отлагательств.

Он открыл тетрадь номер один. Первые записи в ней делались, когда Ральф занимался у Ранке. Брейд помнил эти тетради, он просматривал их полтора года назад, когда согласился стать руководителем Ральфа.

Но теперь, зная юношу лучше, он был удивлен тем, как мало сказывался неустойчивый характер Ральфа на его работе. Все записи были совершенно объективны.

Правда, Брейду встречались пометки такого рода: «Профессор Ранке считает неубедительным то-то» или «Профессор Ранке указывает на непоследовательность того-то». Но ни одна запись не носила следов раздражения, все они отличались бесстрастной сдержанностью. Даже разрыву с Ранке посвящалась только одна фраза: «Сегодня в последний раз работал под руководством профессора Ранке».

Следующая страница начиналась с записи, сделанной месяцем позже. «Сегодня первый день занятий с профессором Брейдом». Остальные страницы были Брейду знакомы. Первое время, начав заниматься у него, Ральф вручал ему желтые копии каждую неделю и исписывал целые страницы примечаниями. Позже он стал приносить свои записи от случая к случаю, объяснения становились все более отрывочными, а потом и вовсе прекратились. Может быть, Ральфа расхолаживала неспособность Брейда принять до конца его теорию? Может быть, потому Ральф и ненавидел Брейда? (Хотя Чарли Эммит утверждает, что он его боялся.)

Каждый опыт Ральф описывал самым подробным образом. Каждому предшествовало объяснение причин, по которым проведение его было необходимо, каждому давалось объяснение. Если результаты не соответствовали ожиданиям, Ральф излагал свои соображения, почему так случилось.

Это облегчало дело, очень облегчало. И Брейд воспрянул духом. Правда, расчеты казались приблизительными, но ни одна деталь не была упущена.

Если Ральфа и можно в чем-нибудь упрекнуть, решил Брейд, то только в том, что он чересчур предан заранее выработанной теории. По записям было видно, что опыты, подтверждавшие его точку зрения, он не проверял. Но если результаты эксперимента шли вразрез с теорией, он повторял опыт снова и снова, пока он не получался.

В первой и второй тетрадях встречалось много опытов, противоречащих теории Ральфа, и в его комментариях к ним стала проглядывать некоторая раздражительность. Например: «Необходимо улучшить контроль за температурой. Поговорить с Брейдом, чтобы достал приличный термостат. Иначе вообще нечего терять время на эту работу».

То, что Ральф пропустил слово «профессор», до сих пор скрупулезно повторявшееся перед его фамилией, показалось Брейду самым красноречивым признаком нарастающего раздражения (или ненависти?). Однако, работая с Ранке и находясь в значительно более напряженных отношениях со своим руководителем, Ральф умел сдерживаться. Может быть потому, что Ранке даже в тех случаях, когда не соглашался с Ральфом, оставался для него авторитетом, несокрушимой скалой, а чем был он, Брейд, — ничтожеством?

Примерно на этой стадии исследований Ральф стал все реже приносить Брейду свои копии и вручал их большими стопками, так что Брейд уже не узнавал открывающихся перед ним записей и не мог даже смутно их припомнить. Сам виноват. Его мучил горький стыд, и он клялся себе, что в будущем не позволит ни одному аспиранту вести опыты без контроля.