Но Брейд поступил по-своему. Сперва он дал юноше самому поработать в лаборатории, обращался с ним спокойно и сдержанно и решил от него не отказываться. Он понимал, какую приобрел репутацию, взяв к себе аспиранта с трудным характером, от которого старались отделаться другие профессора, и втайне даже гордился такой репутацией.
Временами он почти искренне забывал, что к нему, зная, что у него не хватает стипендий, шли только те, от которых отказывались другие профессора.
И при всем том некоторые экземпляры его коллекции оказались первоклассными исследователями, стоившими положенного на них труда. Спенсер Джеймс, призовой номер Брейда, работал в химическом концерне Мэннинга и справлялся прекрасно — лучше, чем большинство послушных и примерных мальчиков Ранке, ходивших перед ним на задних лапах.
Нейфилд стартовал очень медленно, но и он явно обещал стать первым экземпляром. Поразительные данные его последних опытов внушали надежду, что в пределах полугода он и Брейд закончат весьма интересную диссертацию.
Все это промелькнуло в мозгу Брейда после слов Дорис о Ранке, словно мгновенное видение, но тут же сникло, рассеялось. Вот как все кончилось — не диссертацией, а цианидом.
Брейд продолжал, следуя своим мыслям:
— Между прочим, у меня есть все основания для траура. Ральф Нейфилд блестяще справлялся с математикой, гораздо лучше, чем я. Вместе с ним мы могли бы подготовить статью для «Журнала физической химии» — отличную математическую статью; она прошибла бы нашего Литлби и заставила бы его пошевелить мозгами.
— Закончи ее с кем-нибудь другим, — сразу нашлась Дорис.
— Можно бы уговорить Симпсона, нового аспиранта, пройти у Ранке курс кинетики и продолжать работу Ральфа, но я не уверен, что Симпсон одолеет кинетику. Кроме того, за одну только доработку проблемы Симпсон не получит степени, а я за это отвечаю.
— Ты и за себя отвечаешь, Лу. И за свою семью, не забудь.
Брейд взболтнул остатки виски на дне стакана. Как решиться сказать ей?
Но тут послышалось шарканье босых ног по ковру в верхнем холле, и разговор прервался сам собой. Детский голос громко позвал:
— Папа, ты дома? Папа?
Дорис стремительно, со сдержанно строгим видом направилась к лестнице.
— Вирджиния…
— Дай мне с ней поговорить, — вмешался Брейд.
— Кэп Энсон передал ей для тебя две главы. Это все, что ей нужно сказать.
— Тем не менее, я с ней поговорю.
Он поднялся наверх.
— Ну, что, Джинни?
Присев на корточки, он крепко ее обнял.
— А у меня к тебе поручение.
Ей шел двенадцатый год.
Пройдет несколько лет, и Джинни станет такой же высокой, как мать. Волосы у нее гладкие и темные, как у матери, и такие же широко расставленные карие глаза, но цвет лица отцовский.
— Когда я гуляла, подошел Кэп Энсон…
— Ровно в пять часов, — ласково улыбнулся Брейд. Он знал маниакальную точность старика и, вспомнив, что подвел его, снова почувствовал стыд. И все-таки он ни в чем не был виноват.
— Да, — подтвердила Джинни. — Он дал мне конверт и велел отдать его тебе, когда ты придешь домой.
— И вид у него был сердитый.
— Да, какой-то надутый, даже не улыбнулся ни разу.
— А конверт у тебя?
— Сейчас. — Она умчалась к себе и вернулась с туго набитым желтоватым конвертом. — Я его для тебя спрятала.
— Большое спасибо, Джинни. А теперь ложись-ка лучше спать. И не забудь закрыть за собой дверь.
— Ладно. — Джинни рассеянно ковыряла пластырь, красовавшийся на ее левой руке. |