— Глаголешь ты поспешно, дочь моя, и, похоже, бесновата до пеноизверженья. Успокойся и реки свою жалобу. Как оскорбил тебя мой шут?

— Он трахнул меня грубо, против моей воли и кончил слишком быстро.

— Взял тебя силою? Карман? Да в нем и на праздничном пиру не будет восьми стоунов. Силой он и кошки не возьмет.

— Это неправда, государь, — молвил я. — Ежели кошку отвлечет рыбка, то… ну, в общем, неважно…

— Он надругался над моею добродетелью и девственность мою нарушил, — продолжала Регана. — Я желаю, чтобы вы его повесили, — притом повесили дважды, второй раз — пока он совсем не задохнулся от первого. Вот это будет справедливым наказаньем.

Я молвил:

— Что распалило кровь возмездьем вам, принцесса? Я лишь собирался пить чай с Корделией. — Поскольку малютки в зале не было, я надеялся, что одно упоминанье имени ее расположит ко мне старого короля. Однако Регана только больше распалилась.

— Снасильничал меня, воспользовался мной, как низкой шлюхой, — продолжала она, сопровождая свои речи такой пантомимой, что просители не выдержали. Некоторые принялись мутузить себя кулаками по головам, прочие рухнули на колени, хватаясь за промежности.

— Нет! — рек я твердо. — Многих дев брал я украдкой, нескольких — коварством, каких-то — очарованьем, пару взял по ошибке, потаскушку-другую — монетой, а когда все прочее бывало тщетно, уламывал мольбами. Но божьей кровью клянусь, никого не брал я силой.

— Довольно! — рек Лир. — Не желаю больше слушать. Регана, запахнись. Как я постановил, у нас тут власть закона. Устроим суд, и если негодяя признают виновным, я лично прослежу, чтоб его вздернули дважды. Итак, устройте суд.

— Прямо сейчас? — спросил писец.

Регана закуталась в платье и лукаво отвернулась.

— Ну, наверное.

— А тебя, мой шут? — И Лир мне подмигнул, отнюдь не исподволь.

— Так точно, ваше величество. Присяжных можно взять из тех же свидетелей. — Надо же хоть как-то постараться. Если судить по их реакции, меня все равно должны оправдать — на основании «кто первым бросит в него камень». «Выебийство при смягчающих обстоятельствах», скажут. Но нет.

— Нет, — молвил король. — Пристав, зачти обвинения.

Очевидно, судебный пристав никаких обвинений не записал, а потому развернул свиток, на котором значилось что-то совсем не относящееся к моему делу, и понес околесицу:

— Корона заявляет, что сего дня, октября месяца четырнадцатого числа, лета Господня одна тысяча двести восемьдесят восьмого, шут по прозванью Карман с предумышленьем и по злому умыслу просунул девственной принцессе Регане.

С галерки донеслись приветственные клики, из толпы придворных послышались фырчки.

— Злого умысла не было, — молвил я.

— Тогда без злого умысла, — сказал пристав.

В тот же миг мировой судья — обычно он служил в замке экономом — что-то шепнул судебному приставу — этот обычно служил казначеем.

— Мировой судья желает знать, как это.

— Это мило, ваша честь, но гадко.

— Прошу заметить, что обвиняемый подтвердил милость, но гадкость деяния, тем самым признав свою вину.

Опять вопли восторга.

— Постойте, я не готов.

— Обнюхайте его, — сказала Регана. — От него смердит грехом — это как рыба, грибы и пот. Ведь правда?

Выбежал один крестьянин-свидетель и безжалостно потыкался носом мне в промежность.