— Подумайте сами. Что стало с вашими инструментами после того, как вы обманули Ларнера и исчезли? Инструменты остались. Какая недальновидность! Если вы собирались продолжать убивать и хотели перехитрить Ларнера, щипцы были вам нужны. Причем точно такие же, чтобы, увидев идентичные следы, Ларнер поверил: К жив. И вам срочно пришлось изготавливать новые щипцы, стараясь сохранить мельчайшие особенности старых. Наверняка это было сложно.

Дженнингс смотрел в стену.

— Ваш сын однажды случайно увидел, как вы пытали кого-то в подвале. Вы избили сына, и это стало кульминацией всех предшествующих многолетних издевательств. За что вы мучили его? Ребенка? Разве вы не понимаете, что вырастили чудовище? Он стал вашей копией. И приехал сюда, чтобы предать вас смерти под пытками. Дурная кровь живуча.

— Мне больше нравится “Что посеешь, то и пожнешь”. Это действительно был Ламар?

— Да, я читал его дневник. Это страшно. Действительно страшно. Вы застрелили его, как собаку. Но вы убили его дважды. Что вы сделали с ним, когда он застал вас в комнате пыток? Ему было десять лет. Что вы, черт побери, с ним сделали?

— Естественно, наказал, — глухо произнес Уэйн Дженнингс.

Он прикрыл глаза. Под закрытыми веками шла тяжелая внутренняя борьба. Когда глаза наконец открылись, взгляд был другим, одновременно сосредоточенным и потухшим.

— Я устал от войны, — сказал он. — Вам не понять, что это значит. Ваша страна уже двести лет не воевала. Глядя на Ламара, я вспоминал, каким я был когда-то. Обычным слабым человеком. Он действовал мне на нервы. Я иногда прижигал его немного сигаретой. Давал выход своим чувствам. Мой отец был таким же.

— Расскажите, — сказал Йельм.

Дженнингс наклонился вперед. Он принял решение.

— Вы правильно сделали, что не предали это дело огласке. Это было бы катастрофой. I’m the good guy. Можете мне не верить, но я делаю доброе дело. Плохими средствами, но хорошее дело. Это противно, но необходимо. Я заставляю врагов говорить.

— Почему Эрик Линдбергер был для вас врагом?

Дженнингс, не мигая, смотрел в глаза Йельма. В его взгляде промелькнуло какое-то новое чувство.

— Подождите с этим вопросом. Я должен обдумать последствия.

— Хорошо. Как все это началось?

Дженнингс набрал воздуху, подвинулся вперед и заговорил:

— Я не знаю, понимаете ли вы, что такое патриотизм. Я отправился на войну, чтобы убежать от отца. Мне было семнадцать. Poor white southern trash. Я был еще ребенком и убивал других детей. Я заметил, что имею талант убивать. Другие это тоже заметили. Я быстро повышался по службе. Вдруг меня вызвали в Вашингтон, и я оказался лицом к лицу с президентом. Тогда мне было чуть больше двадцати. Мне поручили командовать во Вьетнаме тайным подразделением, которое напрямую подчинялось президенту. Гражданские специалисты обучили меня пользоваться новым оружием.

Я стал экспертом. И должен был обучить других членов группы. С гражданскими специалистами общался только я. Всегда только я. Но я не знаю, кто они. После войны мне сказали: “Если понадобитесь, найдем”. И продолжали платить зарплату. Это было очень странно. Когда я вернулся с войны, я был конченый человек. Не мог даже с женой общаться. Все чувства были убиты. Я мучил сына. Потом они опять объявились. Нашли меня.

— ЦРУ? — спросил Хультин. Йельм удивленно посмотрел на него.

Дженнингс медленно покачал головой.

— Пока не будем говорить об этом, — ответил он. — Как бы то ни было, тогда я понял, чего от меня ждут. В это время, в конце семидесятых, холодная война вступила в новую фазу, я не буду углубляться в объяснения, но это действительно была война.