— А что я должен был видеть? Вы задаете провокационные вопросы, Константин Дмитриевич. Я был очень плотно занят своей работой. И повторяю, я не врач. Если у вас есть ко мне более конкретные вопросы, я’ постараюсь ответить. Если нет… прошу простить, мое время расписано по минутам.

— Но ведь я могу задержать вас даже не на минуты, а на гораздо более долгий срок.

— Не думаю. На каком основании? И потом, у меня хорошие адвокаты. Да я и без них скажу вам, что совесть моя абсолютно чиста, ибо я не делал ничего противозаконного, я выполнял свою работу. Если ее результатами воспользовались… преступники, как Вы выразились, это не мой вопрос. Вести же беседу вообще, рассказывать, чем мне приятен тот сотрудник и неприятен этот, а вы ведь хотите спровоцировать меня на такой разговор, так вот — этого не получится. Если бы я поддерживал подобные разговоры, я был бы безработным. А на меня, смею вас уверить, очень большой спрос. И Потому время мое ограничено. Если у вас есть что предъявить мне — предъявляйте. Если нет, позвольте откланяться.

— Что ж, пожалуй, закончим. Мне нравится ваша четкая позиция, да и вообще вы, безусловно, человек незаурядный, а потому хочу предостеречь вас: выбирайте работодателей более тщательно. А то можно угодить с ними в общий котел уголовной ответственности…

— Спасибо, буду иметь в виду, — ответил неулыбчивый мужчина и удалился.

Вечером того же дня он связался с Муравьевым и объявил о своем уходе.

— Почему? — удивился тот. — Разве я мало плачу? У меня новый проект наготове. Как раз под тебя.

— Нет, Максим Юрьевич, благодарю, но я уже получил другое предложение.

— Я тебя чем-нибудь обидел?

— Нет, и поэтому хочу вас предупредить, что питерской клиникой интересуется Генеральная прокуратура. До свидания.

Муравьев почесал макушку, немедленно связался со своими людьми на Большой Дмитровке, получил информацию и тихо ошалел.

— Гаденыш… Я ему всю жизнь помогаю, а он… Это же под меня будет бомба! Он-то что? Так, плесень, а мое имя к его грязным делам пришьют суровой ниткой… И тогда конец карьере, это без вопросов… Не только карьере, вообще…

Он схватился за телефон.

В среду вечером в Питер выехал бронированный «Вольво S80» и неприметная «шестерка» с форсированным двигателем. Четверо мужчин, занимавшие автомобили, получили самые широкие полномочия.

Гоголёв вслух читал заявления граждан. На столе лежала высокая стопка исписанных листков.

— Однако, круто развернулись Стрельцов с компанией… даже если половина того, что изложено в заявлениях, правда, тянет эта народная правда на…

— Лет на пятнадцать, — прикинул Грязнов.

— Вплоть до пожизненного, — вставил Турецкий.

— Можно? — В проеме двери возник оперативник с видеокассетой. — Последняя запись из клиники. Вчерашняя.

— И как там? Все в порядке? — спросил Грязнов вошедшего.

— Да, Туманов выбрал лучший ракурс из возможных. Камера фиксирует все, что с ним происходит.

— И как он?

— Память теряет, это очевидно. Ну и головатого, плывет…

Мужчины переглянулись.

Зазвонил телефон.

— Гоголев. Слушаю, — строго произнес Виктор Петрович.

— Виктор Петрович, это Ковригина, — раздался жалобный голосок.

— Ковригина?.. Вы заявление подавали?

— Нет, не подавала.

— А кто вы? По какому вопросу? Почему звоните, минуя секретаря?

— Я… Я жена Виктора Туманова.