— В нашем случае нет. Дед был в фаворе у власти. И никогда с ней при этом не заигрывал. Он такой… Сам по себе, его с панталыку не собьешь, так бабушка говорит. Но при всех своих больших возможностях он всегда был очень неприхотлив, непритязателен в еде, в одежде. И мне с раннего детства внушали, что это неприлично: быть разряженной куклой среди скромно одетых сверстников. Я ходила в самую обычную школу, моими товарищами были самые обычные дети, из обычных семей. В Питере люди всегда жили скромно. Бабушка вечно совала деньги аспирантам, вечно они приходили к деду голодные, в одном и тот же пиджачке, в одной и той же курточке зимой и летом… И дед говорил мне: тебе повезло, что мы не считаем денег на еду, на одежду, на отдых. Но это просто везение. Это не твоя заслуга. Твоей заслугой будет твоя жизнь, если ты проживешь ее по совести, по законам справедливости, законам чести… Я так и стараюсь жить, — тихо закончила Даша.

— А ваши родители?.. — осторожно спросил Александр.

— Родители — это другое. Когда началась вся эта перестройка, отец неожиданно для нас вписался в новые реалии. Задружился с Чусовым… Тот перетащил их с мамой в Москву. Мама перетащила своего брата, ну… моего дядю с женой. Ну и пошло-поехало… Акции РАО ЕЭС, игра на дефолте… Знаете, сколько они на дефолте заработали? Даже говорить не хочется. Потом отец протиснулся в министерство. Я только одному радовалась, что дед с бабушкой не видят, как живут их дочь и сын… А теперь они одни остались…

— И из-за всякой… Из-за какого-то чиновника вы добавляете горя самым родным людям, у которых, кроме вас, никого не осталось? Разве оно того стоит? Как старики переживут ваше заключение?

— Кто-то должен начинать, — тихо, но твердо ответила Даша. — Невозможно смотреть на эту вакханалию зарвавшихся нуворишей. На истребление собственного народа, на то, как унижают других стариков. Разве нет? Дед меня понял.

— Он знал, что вы собираетесь…

— Да, я ему написала. Без подробностей. Но дала понять, что меня могут арестовать. Он ведь знает, в какой партии я состою.

— И как он к этому относится?

— С уважением. Он не разделяет всех принципов нашей партии, но относится с пониманием к идее протеста. Заметьте, достаточно мирного протеста. Не считать же вооруженной акцией испачканную физиономию чиновника. Он, по существу, весь измаран. Весь в грязи!

— А именно? Что вы ему, так сказать, инкриминируете?

— Ну он давно начал! Работал еще в команде предыдущего президента. Он уже тогда активно занимался фармацевтикой. Оттуда и начал наращивать свое благосостояние. Ну и брат его — президент известного банка — тоже времени даром не терял. Да что я вам рассказываю… У вас больше возможностей собрать на него информацию.

Даша как-то сникла, сидела бледная, глаза потускнели.

— Вы устали? — участливо спросил Турецкий.

— Да. Честно говоря, очень. Даже не пойму отчего…

— От всего. От пережитого стресса, от духоты камеры, от надоедливого «важняка»-прокурора.

— Ну, в общем, да. В проницательности вам не откажешь.

— Как у вас отношения в камере складываются? Может, изменить условия содержания?

— Вот этого не нужно. Товарищи меня не поймут.

— Понятно. Решат, что вы пошли на сговор с властью.

— Примерно так.

— Но я могу для вас что-нибудь сделать?

— Думаю — нет. — Даша пожала плечами.

— Все же я оставлю вам свою визитку. Если появятся жалобы или просьбы, вы сможете мне позвонить.