— Мне нужны чулки, эти поехали… потом носовые платки, порошок или мыло — постирать… белье грязное…

Люсьен подскакивает. Словно резануло.

— Мне нужны ножницы и пилка для ногтей, довольно острая. Сколько еще дней вы намерены меня здесь продержать?

Люсьен не знает. Ему известно только, что теперь-то он продержит ее так долго, насколько это возможно. Наверное, это безумие. Но она в его распоряжении! От него зависит, будет ли она плакать. Он чувствует, что силен, куда сильнее всех этих тупиц-одноклассников. Сильнее отца. На сегодня хватит! Имеет смысл продлить удовольствие. Он встает, подбирает валяющиеся под ногами записки, рассовывает их по карманам, гасит свечу, на — мгновение замирает, затем целует кончики пальцев и прикладывает их к двери. Она мечется, кричит:

— Не уходите!.. Не уходите!..

Он выходит. Кругом тихий шорох дождя, порывы теплого ветра. Когда он снова прячет ключи в тайник, то замечает, что у основания стены, там, куда не задувает ветер, появились ростки первоцветов. Четыре ростка, едва распустившиеся, слабенькие, дрожащие. Его охватывает внезапное волнение. Будто мир открывается… Будто душа распахнулась навстречу неведомому. Если бы наизусть знать стихи, он стал бы их читать. Он поднимает голову: пусть вода таинственного крещения оросит лицо. Шепчет: «Эрве, старина, надо жить. Имеет смысл!» Но сердце пока еще слишком мало, чтобы в нем могли уместиться терзающие его чувства.

Он едет быстро; вот дом, где квартира Элианы. Малолитражка на месте. Дом, кажется, затих. В какое-то мгновение ему мерещится, что там снуют полицейские. Он медленно проезжает мимо, делая вид, что прогуливается, хотя и сознает, что на него никто не обращает внимания. Впервые констатирует, что дома Элианы, Эрве и его собственный расположены неподалеку друг от друга. Тот же квартал, словно нечто более пагубное, чем простой случай, приблизил их друг к другу. Он останавливается у своего дома. Четыре тридцать. Есть еще время съездить в госпиталь.

В зале ожидания полно пациентов. Нечего бояться вопросов. Мотоцикл он оставляет в гараже и садится в автобус, чтобы добраться на другой конец города. Осторожность не помешает. Если бы с ним тоже произошел несчастный случай, какая бы участь ждала Элиану? Никто ведь не подозревал бы, где ее искать. Не лучше ли оставить письмо у себя на письменном столе? Нечто вроде завещания. Я, нижеподписавшийся Люсьен Шайу, в здравом уме и твердой памяти, заявляю… Только в самом ли деле он в здравом уме и твердой памяти? Ему забавно переваривать эти идиотские мыслишки, а тем временем проплывают мимо улицы, начинают загораться витрины, превращаясь сквозь запотевшие стекла в красноватые, зеленоватые полосы. Ему хорошо. Хорошо бы остаться тут подольше. Он старается не думать, не ворошить впечатления. Тут у него тайна, сокровище. Когда-нибудь позднее он припадет к этому источнику.

Когда он выходит из автобуса и видит перед собой громаду госпиталя, шагать уверенно трудно, словно только что, ослепленный, он вышел из кинотеатра. Все здесь призывает к порядку и печали: запахи, тишина, холодноватое освещение. Ему показывают, куда идти. Вместе с другими посетителями он поднимается в просторном лифте. У окружающих замкнутое выражение лица, будто людей гложет забота. Длинный, как корабельная палуба, коридор. На дверях номера палат. Проезжает тележка на бесшумных каучуковых шинах. Нечто неясное распростерто под белой простыней. Кого-то, конечно, прооперировали и везут обратно в палату. На каждом шагу несчастье приобретает черты все более и более потрясающей реальности. Люсьен кожей чувствует, что друг его получил серьезную травму. На ум приходят фразы, которые он рассеянно вычитывал в газетах: Франко борется со смертью… Мальро борется со смертью… Здесь подобные слова приобретают конкретный смысл. Эрве борется со смертью — это он-то, ловкий дзюдоист, владевший самыми эффектными приемами! Схватка со смертью?.